— Моя семья, — сказал Лайонкрофт внезапно охрипшим голосом. — Посередине Роуз, за моей спиной — Дэвид, а это Уилсон.
— Уилсон?
— Моя собака. Названа так в честь художника-пейзажиста Ричарда Уилсона.
— Вашего любимого художника?
— Любимого художника моего отца.
— Он писал пейзажи в Блэкберри-Мэноре? Похоже, они все в одном стиле.
— Нет, — ответил он. Лайонкрофт стоял, опираясь спиной о стену, скрестив руки на груди.
Ей стало ясно, что он не хочет обсуждать эту тему. Эванджелина снова перевела взгляд на групповой портрет.
— Вы выглядите счастливым.
— Я и был счастлив.
— Сколько лет вам было в то время?
— Десять.
— У вас еще есть семейные портреты?
Он пожал плечами:
— В Медоубруке, где живет мой брат.
Его брат. Вот этот тощий долговязый малый с удочкой. Какими счастливыми и прекрасными, должно быть, были те дни. Эванджелине всегда хотелось иметь братьев и сестер.
— Вы навещаете его?
— Никогда.
— А он вас?
— Да он скорее бы умер.
— Он… О!
Эванджелина отвернулась от полотна, на котором был изображен жизнерадостный маленький мальчик, и посмотрела на серьезного взрослого мужчину, каким он стал.
Взгляд мистера Лайонкрофта был мрачным и непроницаемым. Хотя он оставался в своей обычной позе, мускулы его казались напряженными, а поза была не такой небрежной, как обычно, будто отвечать на вопросы о семье было чертовски неприятным.
— Роуз, — сказал он наконец, — тоже едва ли захочет навестить меня снова. Мое соседство определенно оказывает роковое действие на продолжительность жизни членов семьи. Я бы не удивился, если бы оказалось, что это моя последняя встреча с сестрой и племянницами.
Он сжал зубы и снова перевел взгляд на картину, будто сожалел о своей откровенности.
Лайонкрофт, как начинала понимать Эванджелина, сожалел о многом. Он не был хладнокровным негодяем с черствым сердцем, каким она рисовала его прежде в своем воображении.
— Я не думаю, что Роуз считает вас убийцей, — сказала она наконец.
Он усмехнулся, и усмешка его была ужасной пародией на смех.
— Считает.
— Она не может так думать.
— Почему бы это?
— Потому что это мог сделать любой. Возможно, ее подозрения продиктованы возбуждением и нервозностью.
— Если вы так считаете, — сказал он, и голос его звучал тихо, но твердо, — почему не выясните точно?
Она недоуменно заморгала:
— А почему я… Что я могу сделать?
— Но ведь у вас есть путь узнать правду. Разве не так?
— Я… — замешкалась с ответом Эванджелина. Она хотела бы, чтобы ее речь звучала успокаивающе, но в его глазах снова появилось недоверие и жажда мести. — Что вы хотите сказать?
— А вы как думаете? Многое, мисс Пембертон. Как, я говорил вам прежде, я ни на йоту не верю в ваши видения Господа.
— Вы полагаете, что я солгала насчет смерти лорда Хедерингтона…
— Нет, мисс Пембертон. Не думаю. Я уверен, что его задушили точно так, как вы это описали. Я считаю, — сказал он, отчетливо и громко выговаривая каждое слово, подчеркивая значение слов интонацией, — что вы черпаете информацию не от Всевышнего. И делаете это тайно, украдкой.
— Я… я не понимаю, о чем вы толкуете, — ответила Эванджелина, но даже для ее собственного слуха голос ее прозвучал неубедительно.
— Я не думаю, что вы вообще с кем-то общаетесь, — продолжал он безжалостно. — Я думаю, что вы каким-то образом, через прикосновение, черпаете информацию, которая вам необходима. Вот почему вы дотрагивались обнаженными руками до щек Хедерингтона. Вот почему вы хотели подержать на руках Рейчел, когда Ребекка еще не нашлась. И вот почему вы используете против меня свои поцелуи и тело. Бездушный убийца, такой, как я, должен хранить бесчисленные мрачные воспоминания, которые вы можете извлечь из меня. Скажите же мне теперь, что вы увидели.
— Нет, — возразила Эванджелина, — с силой тряхнув годовой. — Ничего не увидела. Вы ошибаетесь. Клянусь вам… я…
— Я вам не верю.
Он прошел мимо, отодвинув ее с дороги, как вещь. Потом распахнул дверь кабинета.
— Мне нужна горничная, — крикнул он. — Лакей! А, мисс Стентон? Что, черт возьми, вы… Впрочем, не важно. Сойдете и вы. Идите сюда.
Он повлек недоумевающую Сьюзен мимо Эванджелины, держа ее за запястье.
— А теперь вот что. Собираетесь мне сказать, что не используете соприкосновения с другими людьми? Снимите перчатки, мисс Стентон, и прижмите тыльную, сторону рук к рукам мисс Пембертон.
— Мм, — залепетала Сьюзен, запинаясь, явно затрудняясь понять, как себя вести, потому что дело принимало совсем неожиданный оборот.
— Нет, — возразила Эванджелина, — пожалуйста, не делайте этого.
Но даже и без прикосновения к Сьюзен резкая и острая боль пронзила затылок Эванджелины. Ей вовсе не хотелось снова подвергать свою голову опасности нежелательных видений, способных ухудшить ее состояние. Она не хотела свалиться без чувств посреди кабинета Лайонкрофта.
— Вы признаете, что это правда? — спросил он. Его руки все еще были скрещены на груди, а брови вопросительно подняты.
Она перевела дух и кивнула. Господи, помоги и спаси!
— Ступайте, — сказал он Сьюзен. — Я не хочу, чтобы вы присутствовали, когда я выскажу этой обманщице всечто думаю о ее лжи.
Глаза Сьюзен округлились, но она осталась на месте, неподвижная и безмолвная. Она переводила взгляд с Лайонкрофта на Эванджелину и обратно, будто не могла решить, что важнее — бежать от очевидной ярости Лайонкрофта или не покидать Эванджелину и предоставить ей испытать его гнев.
И в эту минуту появился лакей, доставивший ранее записку Лайонкрофта Эванджелине.
— Вы звали слуг, милорд?
Лайонкрофт поморщился, но тут же его лицо просветлело.
— Прошу прощения, Милтон. Мне больше не требуется ваша помощь. Мисс Стентон помогла мне подтвердить то, что мне требовалось узнать.
Лакей бросил взгляд на Эванджелину, потом перевел на Лайонкрофта.
— Вы… знаете?
Лайонкрофт повысил голос:
— А вы знаете?
Сьюзен подняла руку:
— Я знаю.
Эванджелина закрыла глаза:
— А кто не знает?
— Я хочу понять, почему все известно моей прислуге раньше, чем мне. — Лайонкрофт смотрел на Милтона. — Объясните мне.
