— Хорошо. Сьюзен, ты будешь ее сопровождать.
— Я не хочу подходить к нему близко до тех пор, пока не буду знать точно…
— Ты подождешь в холле, пока мисс Пембертон не даст тебе сигнал и не укажет, куда дует ветер. Если ему грозит виселица, мы уедем завтра же. Если ему удастся избежать правосудия и на этот раз, мы пойдем на то, чтобы он тебя скомпрометировал. И сделаем это немедленно.
— Матушка, не можем мы подождать по крайней мере до завтра, пока не отпразднуют день рождения Джейн?
— Нет. Если он невиновен, ты займешь в его кабинете место мисс Пембертон, а она выйдет в коридор, откуда будет звать тебя, как если бы не имела понятия о том, где ты находишься. Тогда я появлюсь из противоположного коридора и застану вас двоих наедине. День рождения Джейн и его празднование будет праздником вдвойне, потому что увенчается балом по поводу вашего обручения. Так я решила.
Сьюзен испустила драматический вздох и заставила себя подняться с софы.
— Очень хорошо. Иду.
Подойдя к двери, она остановилась и бросила взгляд через плечо на Эванджелину.
— Готовы поймать для меня богатого мужа?
Нет, Эванджелина не была к этому готова.
Она посмотрела на леди Стентон, чья ледяная улыбка была способна заморозить воздух в комнате.
— Если вы предпочитаете общество своего отчима нашему, — сказала леди Стентон, — то я могу позаботиться исполнить ваше желание.
Мускулы Эванджелины напряглись, будто она готовилась к бегству. Обществу своего отчима она предпочла бы даже смерть. А это означало, что ей предстоит сделать невозможное.
Впервые с момента появления Эванджелины в Блэкберри-Мэноре самым худшим в ее пребывании наедине с Лайонкрофтом было то, что в коридоре могла затаиться Сьюзен Стентон, готовая ворваться, накинуть на него брачную петлю и завладеть им.
Она прижималась спиной к закрытой дубовой двери, кожа ее пылала, ладони были влажными, а он сидел за письменным столом, по виду совершенно спокойный, и царапал пером по бумаге. Он даже не посмотрел, кто вошел в его владения.
— Кому вы пишете? — спросила она, и ее голос предательски дрогнул. — Любовнице?
Он поднял голову, глаза его были темными, взгляд напряженным и жарким.
— В настоящий момент у меня нет любовницы.
— Не надейтесь на то, что я заполню эту брешь, — сказала она необдуманно и тут же вспыхнула.
Он положил перо, откинулся на спинку кресла и усмехнулся:
— Вы первая заговорили на эту тему. Вы пришли именно с этой целью?
О Господи? Разве это было не так?
— Нет, — огрызнулась она и скрестила руки под грудью. — Зачем вы меня звали?
— А зачем вы пришли?
Она яростно уставилась на него:
— Не пытайтесь со мной играть!
— Ах, — сказал он, все еще не меняя позы и опираясь спиной о спинку кресла. — Теперь мне ясно, что вы говорите не то, что думаете. С момента вашего появления вы играете со мной.
— Я…
Она запнулась, не зная, что сказать. Что он имел в виду? Ведь это он крался по тайным коридорам, это он целовал ее до умопомрачения в темных уголках дома, и он хмуро смотрел на нее, когда она почти теряла сознание, а ноги отказывались ей служить.
— Вы же, конечно, не думаете, что я имею отношение к исчезновению близнецов и к тому, что они оказались в западне между стенами?
— Нет, — согласился он, — не думаю.
Но, несмотря на это, она видела тень подозрения на его лице, и в этом его подозрении таилось унижение для нее. Но еще большим униженней было то, что он по-прежнему сидел за письменным столом, по-видимому, не сознавая, какую власть имеет над ней, очевидно, не понимая, что она прижимается к двери, потому что боится не сдержаться и броситься в его объятия в отчаянной жажде его поцелуев.
Нет, она не ревновала к Сьюзен. Да и как она могла бы ревновать? Эванджелина всегда знала, что не выйдет замуж. Матери брак дважды принес несчастье, уничтожив ее сначала духовно, а потом и телесно. Бремя или благословение ее природного дара было для Эванджелины палкой о двух концах. Если она хотела жить и сохранить в себе личность, да еще приносить пользу, то не должна была становиться собственностью мужчины. Особенно такого, как мистер Лайонкрофт. Несмотря на махинации Стентонов, Эванджелина была уверена, что и он не из тех, кто готов вступить в брак. И даже теперь, посреди возникшего между ними спора, он снова принялся что-то писать, не желая продолжать разговор с ней.
Минутой позже Эванджелина спросила:
— Так кому вы пишете?
— Я пишу мастеру, изготовляющему игрушки, — сказал он, окуная перо в чернила. — Хочу заказать в Лондоне самых лучших кукол для девочек.
С минуту она удивленно смотрела на него, потом оторвалась от двери и приблизилась к письменному столу.
— Кукол?
— Боюсь, что под моей стопой погибло фарфоровое лицо куклы. Самое меньшее, что я могу сделать, это заменить его.
— Двумя?
— Ведь близнецов двое. Не так ли? И им полагается иметь двух кукол. Я заказал одинаковых. Они различаются только цветом бантов, чтобы в дальнейшем не было основания для ссор. Девочки не потерялись бы сегодня, если бы у каждой было по собственной кукле.
Он расправил бумагу, отодвинул ее на угол стола, потом положил письменные принадлежности на их исконные места.
— Как удачно получилось, что вы помогли мне найти их.
И снова она ощутила в его голосе тень подозрения. Эванджелина с трудом смогла сконцентрироваться на обертонах его голоса, потому что он встал из-за стола.
Она отступила на шаг назад, радуясь тому, что их разделяет широкое пространство письменного стола.
Вместо того чтобы обогнуть стол, он оперся широкими плечами о стену и привычно заложил большие пальцы рук за пояс коричневых брюк, стоя в позе, как казалось Эванджелине, любимой им, сознавал он это или нет. Он скрестил ноги в блестящих кожаных сапогах и улыбнулся. Эта улыбка была убийственно обаятельной. Как обычно, черт бы его побрал! Темные волосы упали ему на лоб и закрыли глаз, но он не сделал попытки отвести их с лица.
Справа от нее был камин, а слева висела картина маслом в большой золоченой раме. Она слегка покосилась, будто недавно кто-то нарушил ее равновесие.
Она чем-то отличалась от остальных картин, украшавших стены дома. В ней было нечто, отсутствовавшее на остальных картинах…
— Люди, — выдохнула она.
— Что?
— Остальные ваши картины — пейзажи. Это первое полотно, являющее собой групповой портрет.
Она жестом указала на картину, шагнула вперед и принялась ее рассматривать.
Трое смеющихся детей стояли возле реки. Стройная блондинка сидела на большом сером камне с корзиной цветов на коленях. Высокий худой мальчик с удочкой в одной руке и ведерком в другой стоял возле нее чуть подальше. Темноволосый малыш сидел на корточках на переднем плане и был занят тем, что разглаживал золотистую шерсть тяжело дышащей собаки, не обращая внимания на художника, писавшего его брата и сестру.
