По кругу пробегает трепет. Все взгляды устремляются к Робби. Но это не значит, что все они выражают одно и то же. В левом полукруге преобладают восхищение и признательность, тогда как в правом к этому примешивается чувство униженности.
— Почему же в таком случае вы голосовали за жеребьёвку? — говорит индус так, словно он поймал Робби с поличным.
— Ну, ясное дело, потому, что в тот момент я боялся, что ваш выбор падёт на меня, — совершенно спокойно говорит Робби.
— А теперь вы решили избавиться от страха путём трусливого бегства вперёд? — спрашивает индус с такой жестокостью, что у меня перехватывает дыхание.
— Можно всё это представить и так, — говорит Робби, моргая. — Только мне вовсе не кажется, что это бегство.
Полуприкрыв глаза, индус молчит, и его молчание тянется так долго, что Робби снова говорит:
— Для меня, а возможно, и для моей страны будет великой честью, если вы примете моё предложение.
Индус смотрит на него и коротко бросает:
— Нет. Не приму. Вы должны были голосовать против жеребьёвки. А теперь слишком поздно. Вы разделите общую участь.
По левой половине круга пробегает ропот разочарования; не повышая голоса, индус говорит:
— Однако я не возбраняю никому из числа лиц, голосовавших против жеребьёвки, предложить себя в качестве добровольцев.
Противники жеребьёвки молчат, не смея от ужаса даже вздохнуть. Но индус на этом не останавливается. С безжалостной злобой он продолжает:
— Мадам Мюрзек, вы согласны быть добровольцем?
— Но я не понимаю, почему именно я… — начинает Мюрзек.
— Отвечайте, да или нет.
— Нет.
— Миссис Банистер?
— Нет.
— Миссис Бойд?
— Нет.
— Мадемуазель?
В знак отказа бортпроводница качает головой.
— Мсье Караман?
— Нет.
Караман тотчас добавляет:
— Могу я одной фразой прокомментировать свой ответ?
— Нет, не можете, — говорит индус. — Впрочем, никакому комментарию не удастся облагородить ваш нравственный облик.
Караман бледнеет и умолкает. Индус говорит несколько слов на хинди своей помощнице, та наклоняется, хватает с пола тюрбан своего командира и, пройдя позади Христопулоса, Пако, Бушуа и Блаватского, останавливается за спинкой моего кресла и протягивает мне сей головной убор. Я кладу в него четырнадцать сложенных бюллетеней с именами.
— Я полагаю, — говорит Мюрзек своим хриплым благовоспитанным голосом, обращаясь к индусу, — что вы намерены провести эту жеребьёвку согласно правилам.
— Разумеется.
— В таком случае, — продолжает Мюрзек, — сосчитайте бюллетени, чтобы убедиться, что их в самом деле четырнадцать, а также разверните каждый из них, чтобы убедиться, что в каждый вписано по одному имени.
— Мадам! — говорю я с возмущением.
— Золотые слова, мадам, — говорит индус. — Неукоснительному соблюдению правил в этой операции я придаю огромное значение.
Он поднимается, встаёт справа от своей ассистентки и, опустив правую руку в тюрбан (в левой руке он держит оружие, но на нас оно не направлено), достаёт бюллетень, разворачивает его, читает и перекладывает в другую руку, прижимая бумагу рукояткой револьвера к ладони. Эту процедуру он повторяет, пока не кончаются бюллетени.
Закончив, он глядит на меня с высоты своего роста и говорит с суровостью, в которой, мне кажется, проскальзывают пародийные нотки:
— Я бы никогда не поверил, что британский джентльмен способен плутовать. Тем не менее факт налицо. Мистер Серджиус сплутовал.
Я храню молчание.
— Не хотите ли вы объясниться, мистер Серджиус? — говорит индус, и в его глазах загорается огонёк, который я не могу назвать неприязненным.
— Нет.
— Следовательно, вы признаёте, что сплутовали?
— Да.
— И, однако, не желаете объяснить, почему и зачем вы это сделали?
— Нет.
Индус обводит глазами круг.
— Ну-с, что вы об этом думаете? Мистер Серджиус признаёт, что он пытался фальсифицировать бюллетени для жеребьёвки. Какие санкции предлагаете вы к нему применить?
Все молчат, потом Христопулос голосом, дрожащим от безумной надежды, говорит:
— Я предлагаю, чтобы мы назвали мистера Серджиуса первым заложником, которого надо казнить.
— Что ж, в добрый час! — говорит индус, бросая на него взгляд, полный уничтожающего презрения. И сразу же добавляет: — Кто согласен с этим предложением?
— Минутку! — говорит Блаватский, с воинственным видом глядя на него из-за своих толстых стёкол. — Я не желаю голосовать очертя голову! Я решительно протестую против такого голосования и отказываюсь принимать в нём участие, пока не буду знать, как Серджиус сплутовал.
— Вы ведь сами слышали, — говорит индус. — Он не хочет вам этого объяснять.
— Но вам-то это известно! — говорит Блаватский, с радостью обретая привычную агрессивность. — Что вам мешает нам об этом сказать?
— Мне ничто не мешает, — говорит индус. И добавляет с насмешливой учтивостью: — Если мистер Серджиус не против.
Я гляжу на индуса и говорю, с трудом сдерживая бешенство:
— Покончим с этой комедией. Я никому не причинил никакого вреда. У вас есть все ваши четырнадцать бюллетеней. Чего вам ещё не хватает?
— Как — четырнадцать? — спрашивает Мюрзек.
— Да, мадам! — говорю я, с яростным видом поворачиваясь к ней. — Четырнадцать! Ни одним меньше. И я благодарю вас за подозрения, свидетельствующие о широте вашей души!
— Если я правильно понял, — говорит Блаватский, — Серджиус не забыл вписать своё имя в один из бюллетеней?
Индус улыбается.
— Вы его плохо знаете. Мистер Серджиус весьма гордится своим именем. Он посвятил ему не меньше двух бюллетеней. Что и позволяет нам прийти к цифре, которая так удивила мадам Мюрзек.
— Но это полностью меняет ситуацию! — говорит Блаватский. — В конце концов, — продолжает он со своей грубоватой развязностью, стараясь не показать, что немного растроган, — это касается только Серджиуса, если ему хочется сделать кому-то приятное.
Индус качает головой.
— Я так не считаю. Нам требуется четырнадцать имен, а не четырнадцать бюллетеней с одним-единственным именем. Я не могу допустить, чтобы одно какое-то лицо, кем бы оно ни было, получило преимущество перед другими. Это нарушило бы весь ход операции. — И он продолжает: — Мне не нужен герой, избравший самоубийство. Не нужен влюблённый, приносящий себя в жертву. Если вы не хотите применить к мистеру Серджиусу санкции, тогда самое меньшее, что мистер Серджиус может сделать, — это исправить один из двух бюллетеней, в которых стоит его имя.
