– Не смотри ты на меня так, венгерка… А ты что думала? Что Патрисио Флоренсио идиот?.. Это ты брось. Вот сейчас ты вся такая с виду ручная, а завтра подхватишь чемодан да бежать, ведь так?.. Нет, не пойдет. Я два раза на одни грабли не наступаю. Все решено.
Нет, ничего не решено. Не может быть решено. Она должна что-то предпринять, причем срочно.
Она оперлась руками о пол и заговорила ласково, но достаточно громко, чтобы он услышал ее с того места, где стоял:
– Патрисио, ну пожалуйста… Клянусь тебе, я останусь. Клянусь тебе в этом.
– Ясное дело, ты останешься. Но не на прежних условиях.
– Ну пожалуйста…
– Да о чем тебе беспокоиться?.. У меня ему будет лучше, чем с тобой, сама понимаешь.
– Патрисио, ты обещал, что никогда…
– А ты мне обещала, что никогда не уйдешь.
– Патрисио…
Она видела, как он наклоняется к ней и поднимает руку. Хотя ей и пришло в голову, что он сейчас опять ударит, лицо она не отвернула. Но он ее не ударил – стал гладить по голове, как собаку, пока говорил, только и всего. Но эти слова ранили ее сильнее, чем все, что он когда-либо раньше с ней проделывал.
– Венгерка, замолчи. Ты потом сама будешь довольна моим решением. А сейчас – заткнись.
Девушка не заплакала. Отчаяние ее заполнило собой все вокруг. Заговорить вновь она не решалась, но в то же время не могла и подчиниться. Тело отказывалось двигаться, но и унять дрожь ей не удавалось. Она увидела ноги мужчины – они удалялись, потом услышала его шаги в коридоре. Где-то в квартире что-то булькало, возможно
могила
турка с кофе. Стук открываемой двери, снова шаги, слова. Она воспринимала все эти звуки, несмотря на галоп своего сердца.
могила, объятая пламенем
Тогда она встала.
Могила, объятая пламенем. Открывается.
Внезапно стало холодно. Повеяло пронизывающим холодом, сотрясающим, как землетрясение. Она возникла на пороге, силуэт был резко очерчен идущим из коридора светом, и прикоснулась к спине Патрисио, облекла плащом. Силуэт был женский, но он ощутил что-то ледяное, что коснулось его сзади.
Он инстинктивно обернулся и увидел ее – стоящей в дверях. И недовольно скривился:
– Ну, что теперь, венгерка?
– Патрисио, – нежно сказала девушка, подходя к нему. – Твой кофе готов.
Вот тогда он понял, что за предмет она держит в руке – нечто, над чем клубился пар и что испускало змеиное шипение.
И прежде, чем он смог как-то отреагировать, она выплеснула содержимое посудины ему в лицо.
Главное теперь было не терять время.
Мужчина попятился, закрывая лицо руками и визжа, как скот на бойне:
– Мои глаза!.. Мои глаза!..
Она снова подняла руку и ударила его по черепу основанием турки. Но не слишком сильно. Убить его она не хотела, только чтобы сознание потерял, ну или оглушить. Когда мужчина упал навзничь, она отшвырнула турку и поволокла его из комнаты, вцепившись в рубаху, от которой отлетела пара-другая пуговиц. В комнате слышались другие крики, но они в данный момент ее не занимали.
Она протащила Патрисио по коридору, что не потребовало от нее больших усилий. Усталости она не чувствовала. Она вообще ничего не чувствовала. Добравшись до столовой, она выпустила его, оставив лежать на спине. Его живот, покрытый густой порослью, горбился китовой спиной. Удар оказался для него сильным, но он уже пришел в себя. И тяжело дышал, не отрывая от лица ладоней. И потел.
– Мои глаза!.. Они обожжены!..
– Погоди-ка.
Она села на корточки, пошарила в карманах брюк мужчины и вытащила свернутый носовой платок – грязноватый, распространяющий запах одеколона.
– Шлюха, ты ж глаза мне сожгла!.. Глаза!.. Я потеряю зрение!..
– Нет. Зрение ты не потеряешь.
Она сходила в кухню, намочила платок и скомкала. Потом выдвинула ящик кухонного стола и достала вещи, которые ей понадобятся. И вернулась в столовую.
Он все еще был на полу, корчился от боли и подкатился прямо к ней под ноги. Руки его все еще закрывали лицо, ноги были поджаты.
– Боже мой, Пресвятая Дева!.. Я ослепну!.. Принеси воды!..
– Да, сейчас.
Она коснулось его щеки мокрым платком. В поисках влажного холодного облегчения мужчина вслепую повернулся к ней лицом. Она смочила его воспаленные веки, выжала платок на лицо и снова нежно тронула кожу тканью. Немного подождала, пока не утихли его причитания. И тогда бережно сдвинула с глазного яблока веко, хотя избежать его нового вопля не удалось.
– Что ты делаешь, сука!..
– Ты меня видишь?
– Да, – простонал Патрисио, быстро закрывая глаз.
– Ты не ослепнешь.
– Нет… Но они у меня горят, черт подери, они все еще горят…
– Взгляни на меня.
– Что?
– Посмотри на меня, Патрисио.
Распухшие красные веки приоткрылись с трудом.
Но внезапно Патрисио забыл о своих ожогах.
женщина
Она изменилась, и он понял это сразу. Лицо ее было все тем же, обычное ее лицо, но она изменилась, как изменяется хитро и незаметно, без каких-либо внешних воздействий, дотоле безымянный и неопределенный эмбрион, некое создание без собственных черт лица и форм, которое вдруг превращается в нечто конкретное, определенное; нечто, что родилось, выросло и сформировалось, став взрослым. И опасным.
женщина, стоит
– Кто… кто ты? – спросил в замешательстве Патрисио.
И это было последним, что он смог сказать. Девушка затолкала еще влажный платок ему в рот с такой силой, что один из передних зубов надломился, издав звук пистолетного выстрела, и в горло хлынула кровь. Комок ткани, жесткий, как камень, достигнув глотки, вызвал рвотный рефлекс. Бедняга подумал, что задохнется. И тут он осознал, что она перевернула его на живот и связывает руки за спиной веревкой. «Ракель?.. Но… Это разве РАКЕЛЬ?»
Он пытался сопротивляться – крутился, пинался,
и женщина, на ногах, восстав из могилы
мычал с кляпом во рту.
Но умолк, когда увидел у нее в руках кухонный нож.
Женщина, на ногах, восстав из могилы.
Воздев руки, чтобы поймать слова. Слова-эмигранты, летавшие огненными птицами.
Она вонзила острое лезвие в другой глаз.
В ее сознание, словно к месту летнего гнездования, стаями возвращались слова.
На мгновение она остановилась и стала смотреть на кровь. Отерла ее рубашкой, оставив десять красных борозд, десять густых и влажных дорог. И вновь взялась за нож.
