— И самым великим, сир,— пробормотал он.— Господином, служить которому для всех наслаждение.
Генрих был явно доволен. Он подумал: «Когда мы выиграем войну, я не забуду господина Уолси. Быть может, я оставлю его при себе. Он полезный человек и умный».
* * *
Выходя их королевских апартаментов, Уолси про себя улыбался.
Эта война пришлась ему весьма кстати, так как привлекла к нему внимание короля. Он собирался произвести впечатление на молодого монарха своей необыкновенной работоспособностью, как было с его отцом, когда старый король считал, что он еще не начал выполнять поручение, а потом обнаружил, что оно с большим умением успешно завершено.
— Путь для меня открыт,— прошептал он про себя.— Бояться нечего.
Он испытывал легкое сожаление, что не может разделить свой триумф с семьей. Ему бы хотелось увидеть госпожу Винтер, мальчика и девочку при дворе. Ему бы хотелось, чтобы на их долю достались награды и почести. Он, конечно, так и сделает. Он хорошо позаботится о детях. И все же его печалило, что их надо скрывать.
Ему было интересно, что бы сказал король, если б узнал, что Уолси теперь покинул дворец и направился к женщине, родившей ему двух детей. Он мог догадаться. Маленькие глазки будут выражать возмущение, губы королевского рта недовольно сожмутся. Генрих полагает, что его священники должны хранить целомудрие, и к тем, кто был невоздержан, он отнесется суровее, чем менее чувственные люди. Вот мужчина, подумал Уолси, испытывающий вожделение к женщинам с привлекательной внешностью, с которыми он сталкивается. Хотя, может быть, он этого не осознает. Он притворяется, что проявляет королевский интерес к своим подданным, однако, если этот подданный женщина и к тому же красивая, интерес усиливается.
Нет, нужно все хранить в тайне, его враги не должны обнаружить существование госпожи Винтер. А у него есть враги, и много. Враги составляют значительную часть жизни мужчины, если тот решил подняться от низов до самых вершин величия.
И вот сейчас к нему приближается один из них.
Граф Сюррей делал вид, что не видит его, но Уолси решил, что тот не должен пройти мимо.
— Добрый день, милорд.
Сюррей бросил на него высокомерный взгляд.
— Вы меня не видели, — продолжал Уолси. — Милорд, значит, у вас плохо со зрением?
— Не хуже, чем в двадцать лет.
— Это было так давно, милорд. Вы задумались, может быть, поэтому меня и не увидели. Вы думали о кампании во Франции.
Любопытство Сюррея пересилило его презрение к этому низко рожденному.
— Вы были у короля? — спросил он.— Что нового о нашем выступлении? Снабжение уже подготовлено?
— Все будет сделано к тому времени, как король будет готов выступить. Работы предстоит много и для нас, кто отправляется с ним во Францию, и для вас, кто остается здесь.
— Я готов отправиться, как только скажет Его Величество,— произнес Сюррей.
— Вы готовы отправиться, милорд?
— Да, готов.
— Вы уверены, что будете при короле во Франции?
— Несомненно уверен. Разве я не генерал короля?
Уолси улыбнулся с видом хорошо осведомленного человека, и от его улыбки напыщенность Сюррея уступила место страху. Он готов был ударить этого человека, но не хотел пачкать руки, дотрагиваясь до сына лавочника. Уолси пробормотал:
— Прекрасного вам дня, милорд,— и пошел дальше.
* * *
Несколько секунд Сюррей стоял, глядя ему вслед; потом, когда его здравый смысл заглушил вскипающий гнев, поспешил в королевские апартаменты.
— Я хочу немедленно увидеть короля,— потребовал он. Стража была изумлена, но, в конце концов, это великий граф Сюррей, и вполне возможно, что у него были важные новости для короля.
Широкими шагами он прошел мимо них и настежь распахнул дверь королевского покоя. Генрих прислонился к столу, где его недавно оставил Уолси. Катарина сидела, и король наматывал на пальцы ее локон.
— Сир, я должен немедленно с вами поговорить!
Генрих поднял глаза довольно раздраженно. Он не ожидал, что к нему будут врываться люди без доклада. Может быть, Сюррей считает, что он такого знатного рода, что ему не нужно соблюдать обыкновенный этикет?
Генрих выпустил локон и уставился на Сюррея. Его сверкающий взор должен был бы быть предупреждением графу, но тот был слишком встревожен, чтобы что-то замечать.— Сир, я только что встретил сына мясника, выходящей из ваших покоев. Его наглость не имеет границ.
— Если вы говорите о моем добром друге Уолси,— резко произнес Генрих,— должен предупредить вас, милорд, делайте это с большим уважением.
— Ваше Величество, этот тип намекнул, что я слишком стар, чтобы отправиться с вами в сражение. Это наглое отродье...
— У вас нездоровый багровый цвет лица, Сюррей,— сказал Генрих,— и вы не умеете себя вести.— Он повернулся к Катарине.— Это от возраста, как ты думаешь?
Катарина ничего не сказала. Она боялась таких сцен. Ей хотелось предупредить Сюррея, но разгневанного аристократа уже нельзя было остановить.
— Наглый выскочка! Я прикажу вырвать ему язык. Я отрежу ему уши...
— Что и показывает, какой вы глупец и как вы не подходите для наших совещаний,— отрезал Генрих.— Вы бы хотели лишить нас человека, который больше всех делает для успеха нашей операции во Франции.
— Он обошел вас хитростью и лукавством, Ваше Величество.
Хуже он ничего не мог бы придумать, чтобы вызвать гнев Генриха. Предположить, что он, проницательный и блестящий деятель, всего-навсего простофиля!
О, Сюррей, какой вы глупец! — подумала Катарина.
Генрих встал во весь рост и закричал громовым голосом:
— Нет, милорд граф, вам нет места в моей армии. Вам нет места при моем дворе. Вы немедленно его покинете. Не показывайтесь мне на глаза, пока я не пошлю за вами.
— Ваше Величество...
— Вы что, настолько стары, что потеряли слух? — ожесточенно прогремел Генрих.— Вы слышали, что я сказал, сэр. Идите! Немедленно. Покиньте двор. Я отсылаю вас с наших глаз. Вы уйдете или мне вызвать стражу?
Сюррей вдруг съежился, так что действительно стал выглядеть стариком.
Он принужденно поклонился и удалился.
* * *
Из окна дворца Уолси наблюдал за уходом Сюррея. Он был опьянен триумфом и ему хотелось громко расхохотаться.
— Такой позор падет на всех врагов Томаса Уолси,— сказал он себе.— Не будет забыто ни одно неуважительное замечание.
Тут он вспомнил одного джентльмена из Лимингтона в Сомерсете, некоего Эмиаса Полета. В те дни, когда Томас был приходским священником Лимингтона, он, по мнению Полета, не выказал соответствующего уважения к этой важной персоне, и Полет, под каким-то смехотворным предлогом, добился, чтобы Томаса Уолси посадили в колодки.
