Неявная симпатия к подонкам,которая всегда жила во мне,свидетельствует, кажется, о тонкомсозвучии в душевной глубине.
Игорь Губерман. Иерусалимские гарики1
Жизнь – это такая круговерть, в которой бывает, что не находишь себе места, или, напротив, место-то есть, но тебе кажется, что оно не твое. И тогда хочется быть кем-то другим, думая, что «вот там» – там было бы здорово. Но на самом деле все мы слегка потерявшиеся. Люди, живущие по принципу неопределенности Гейзенберга и законам Бора…
Все относительно, у всего есть вероятность, но почему тогда все складывается так безукоризненно правильно или, наоборот, несправедливо? Так, что потом приходишь к выводу, что случайности не случайны.
Добираясь на работу, Кристина вспоминала о том, как ее бывший муж, будучи юристом, уладил дела после аварии, а затем коварно и легко ушел от ответственности за свою супругу. За нее. За ту, которая его любила. И которая злилась на него все это время, пряча эту злобу в себе, а может, даже обращая этот гнев против себя – иначе как объяснить это затворничество в коммуналке?
Да, конечно, она злилась. Естественно, ей было больно. Она хотела спрятаться от всех, сделать вид, что ей никто не нужен, да и сама она себе не нужна, чтобы кто-то сумел разубедить ее в обратном. Этим кем-то удалось стать Павлу. Тому, который попытался растолковать, что поступки ее бывшего – это его дело, а ее жизнь – в ее руках. Так и должно быть. И так было всегда.
Но пока его не было, Кристина мало-помалу смирилась с произошедшим, стараясь не думать о том, как так вышло, что она оказалась никому не нужна. А еще были дни, когда она отчетливо понимала: жизнь висит на волоске, словно у парикмахера в ножницах, готовых сомкнуться. Бывали и такие дни, когда Кристина сперва даже не испытывала желания сходить в душ, приготовить себе бутерброд или поменять трусы.
Разумеется, девушка знала, что существуют психотерапия и антидепрессанты, но, с одной стороны, – она не относила себя к участницам клуба «Химия и жизнь», считающим, что счастье заключается в волшебных пилюлях, употребление которых избавит ее от желеобразного состояния души и тела; а с другой стороны, после аварии, предательства и развода Кристина стала настолько недоверчива, что могла бы не выдержать неосторожную попытку врача-психотерапевта, возомнившего себя детективом, вывести ее на чистую воду.
Было время, когда ей казалось, что она нашла себя в этом мире и начала проживать обычную женскую судьбу, но когда она лишилась почти всего, ей стало понятно, что полагаться на других означает отдавать себя на волю случая.
Кристина помнила, как однажды волею этого самого случая очнулась на больничной кровати после операции и без ноги. Она понимала, что, быть может, врачи были в этом не виноваты и, наоборот, сделали все, чтобы сохранить привычную конечность, но в тот день она была жутко на них обижена, даже пыталась с ними царапаться, хотя как их достанешь, когда тошнит от наркоза и слабость во всем теле?
– Где моя нога?! За что?! – пыталась кричать она, не замечая своих слез, но с губ слетали лишь обрывки слов, подобных шелесту сухих осенних листьев, которые они с ребятами сжигали в урнах на уроках труда в школе. Голоса не было просто потому, что хотелось пить.
Нутром чувствуя пробуждение Кристины, в палату прибежала медсестра и дала пострадавшей воды, заботливо окунув в пластмассовую больничную кружку трубочку, из которой раньше девушка если и пила, то только коктейли.
Аварию Кристина помнила смутно. Помнила только, что ее муж тогда был за рулем. Когда она пришла в себя после операции, ее не сразу посетила мысль о том, почему его сейчас нет с ней рядом.
Когда Кристина лежала в больнице, она чувствовала себя нагой и беззащитной. Ей было страшно, и меньше всего хотелось быть выставочном экспонатом для студентов-медиков.
– Только подойди ко мне, убью! – в ярости процедила она сквозь зубы своему «лечащему врачу», когда он пришел ее «посмотреть». Она и сейчас, в эти дни, порой вспоминала его светлые, внимательные к ее боли и переживаниям глаза. Наверняка если бы не этот докторишка лет тридцати пяти, с короткой стрижкой и в очках, Кристина наложила бы на себя руки.
Первые дни после ампутации она желала себе смерти, потому что оказалась кинута в болото одиночества, как якорь безумного корабля-призрака. Но молодой доктор уважал девушку, и ей хватило нескольких его предложений: «Поверь, в жизни бывает и не такое. Сейчас тяжело, но ты справишься. К тому же, пока ты в больнице, у тебя есть время помедитировать».
Шутка в этих обстоятельствах казалась девушке циничной, но Кристина позволила себе рассмеяться. Смех, конечно, был нервным и несмелым, но зато искренним, как улыбка ее врача. В ту секунду Кристина решила, что она будет жить, несмотря ни на что. Докторишку она запомнила как человека, от которого веяло теплотой. Теплотой, которой теперь она была лишена не меньше, чем отнятой ноги. И фантомные боли, которые иногда причудливо щекотали отсутствующую ногу так, будто она была там же, где и всегда, были ничтожны в сравнении с фантомными болями по ее прошлой здоровой жизни, в которой она была жизнерадостной, спортивной и улыбчивой «чиксой».
Вот так Кристина сняла розовые очки и увидела мир, которого не замечала прежде. Мир, в котором даже самый близкий человек способен на низкий поступок, мир, в котором юристы врут, а злых хирургов хлебом не корми – дай только отрезать ногу…
