Ознакомительная версия. Доступно 9 страниц из 44
Не взял и правильно сделал. Зато Степка не видал как отца позорно скинул в пылищу проклятый старик, не видел потасовки, и выстрела того не видел. И избитого попа, оставшегося внутри заминированной церкви. Мал еще сынок на такое смотреть. Самому Стогову никого не было жаль. Людишки никчемные, слова доброго не стоящие, но не надо пацану это видеть. Рано. Да и парень он впечатлительный, сердечный. Будут потом кошмары сниться или еще чего.
Дерюгин вон по весне взял сына своего поглазеть, как монастырь будут ломать, а того возьми и камнем придави. И далеко ведь стоял, что удивительно. Убить его не убило, но покалечило сильно. Разум потерял сынок дерюгинский. Сам целый, как был, а голова никуда не годная теперь.
Вот Никифор и решил от греха подальше своего пацаненка не тащить в Успенское. Шут его знает, что может произойти. Народ у нас бедовый. Да и взрыв штука опасная. Чего с судьбой играть? Тем более, сын один-единственный. И других, похоже, не предвидится. Жена давно к себе не подпускает, зараза, ходит, как монашка, в черном платке. Глаза вечно в пол и молчит. Все делает, что скажешь, и молчит. Прибить ее временами хочется! Если бы не Степка, бросил бы ее, да нашел другую бабу. Теперь с этим проблем нету. Тем более с его положением при новой власти.
Машина въехала в городишко и затряслась по колдобинам и ухабам. Солнце уже висело низко над рекой.
– Клюев, – сказал он водителю, – ты не забудь, тормозни у крайкома. Надо определиться, куда это церковное барахло сдавать. Нельзя его в машине на ночь оставить. Я ведь знаю, растащит бабье эти доски по домам, и не отыщешь со свечкой потом.
Клюев молча кивнул. За молчаливость его Никифор и ценил. Говорливых и так хватало.
В крайкоме задержался. Пока решали, что да как, да куда, да выгружали иконы и утварь, взвешивали серебро, день совсем угас.
К дому он подъехал уже позднехонько. Хорошо, что стояли белые ночи и темноты не было. У калитки толпился народ и отчего-то в сердце Стогова заполз тревожный холодок.
– Это что тут такое? – недовольно и сварливо спросил он. – Что за собрание вы тут устроили? А?
Ему никто не ответил, только дали дорогу, расступаясь. Предчувствуя недоброе, он быстро прошел во двор. Взбежал на крыльцо, гулко топая сапогами, прошел сени и рванул на себя дверь. В горнице, на дощатом обеденном столе лежало тело, босыми малыми ступнями вперед. Ножки были худые, детские и посинелые от вздувшихся вен.
На ватных ногах Стогов прошел к столу. Степа лежал ровно, безвольно повернув голову к левому плечу. В лице не было ни кровинки. На виске темнела тонкая жилка. Светлые волосы единственные выглядели еще живыми. Они были расчесаны и аккуратно приглажены вокруг бледного лица. Руки его были сложены на груди, как полагается покойнику. В изголовье горела свечка и стояла маленькая иконка. Чей-то дребезжащий голос бубнил из Псалтыри.
– Степа… Степушка…ты чего это… – беззвучно сказал Стогов, с трудом беря сына за холодную коченелую руку. – Ты чего, сынок… сыночек… ты чего это…
– Утоп Степушка, – со слезой сказал за его спиной старушечий голос.
Стогов поводил вокруг безумными глазами и только теперь увидел жену, сидевшую по другую сторону стола. Ее лицо было бледным, как у Степы. И почти таким же безжизненным.
Послышались сдавленный бабий плач и всхлипывания. Жена сидела безмолвно и отрешенно, словно происходящее не имело к ней отношения.
Весь прожитый длинный день промелькнул перед глазами Стогова. Упавший в пыль старик, с расплывающимся темным пятном на груди, священник со сломанной рукой, идущий на смерть, мужики, корчившиеся под ударами сапогов на земле, разлетающийся колокол, ухнувший с высоты, груда камней вместо церкви, сверкавшей крестами на пять верст… И его жаркая речь: если Бог есть, то пусть оторвет у меня руку!
Стогов почувствовал, что ноги его больше не держат. Он рухнул на пол, глухо бухнув коленями о дощатые крашеные половицы, и припал лицом к груди безучастного отрока. Родной запах еще не перебился запахом смерти, но неподвижность и стылость маленького тела была пугающе безвозвратной. Живот, как у всех утопленников, вздулся и делал силуэт сына непривычным и будто уже чужим, не здешним. Из груди Стогова вырвался дикий надрывный крик. И звук этот был так страшен и безумен, что все затихли. Только пламя свечи продолжало трепетать, словно что-то шептало.
Господь все-таки оторвал Стогову руку, только не ту, что он протягивал и был согласен отдать. Бог Сам делает свой выбор… Таково неоспоримое право Создателя…
Быть избранным
В лесу росло одно Дерево. То есть оно росло не одно. Вокруг ведь был целый лес деревьев. Но это Дерево было особенное. Оно было очень гордое.
Когда оно стало таким, никто уже и не мог вспомнить. В детские свои годы Дерево росло под сенью огромной Березы. Она была щедрой, не забирала себе из почвы много питания, делилась с малышом. Береза пила много воды, но маленькому Деревцу тоже оставляла. Она заслоняла его от ветра, качаясь и размахивая плетистыми ветвями. Она уберегала его от жгучих лучей солнца, способных загубить и опалить неокрепшие ростки. О Березу чесали спины лоси, ее кору грызли зайцы. А Дерево при этом оставалось невредимым, росло и крепло, наливаясь силой.
И вот однажды зимой Березу спилили. Дерево очень переживало. Конечно, за себя. Боялось, чтобы его не затоптали, не сломали, и чтобы ствол Березы ненароком не упал на него и не придавил. Но люди все сделали аккуратно. Вообще в тот раз спилили много берез. Выбирали их по размеру и толщине. Говорили между собой, что на дрова. Отлично, мол, береза горит в камине и в печи.
Когда люди, погрузив свою добычу на специальные машины, уехали, Деревце долго не могло оправиться от испуга. Успокоившись же, сказало: «А так им и надо, этим березам! Сами виноваты, что из них такие хорошие дрова получаются. Раз ни на что больше не годны, то пусть горят».
Рябинка, услышав его слова, покраснела всеми своими ягодами от негодования.
– Как тебе не стыдно? – возмутилась она. – Ведь Береза же тебя вырастила! И такова твоя благодарность?
– Меня? Береза? Еще чего придумала? Никто меня не выращивал, – запищало Дерево, – я само росло, само старалось. А Береза эта мне только мешала, и солнце закрывала. Теперь хоть заживу свободно, веточки расправлю!
Елка грустно вздохнула, насупилась и отвернулась. Сосна не услышала его слов. Ее голова была высоко, и мысли тоже. А Дуб неодобрительно промолчал. Он пребывал в зимней полудреме, и ему не хотелось ни с кем разговаривать. Тем более с таким заносчивым и себялюбивым юнцом.
К тому моменту, когда в лесу снова зазвучали пилы и топоры, Дерево стало подростком. Уже не ребенок, но еще и не взрослый. Сил и высоты у него заметно прибавилось. Прибавилось и гонору. Оно ни с кем не дружило, ни за кого не радовалось, никому не сочувствовало, никому не помогало. Окружающие его растения тоже не стремились к общению с ним. Дерево в каждом находило изъян и недостаток и принималось их высмеивать. Ему было приятно обижать и печалить других. Это его развлекало.
Ознакомительная версия. Доступно 9 страниц из 44
