В случае удачи захват важнейшей магистрали в тылу большевиков отрезал бы зарвавшийся большевистский фронт от баз снабжения. Для полного успеха необходим был решительный натиск Донской армии навстречу повстанцам, что разрушило бы весь Южный фронт красных. Но поскольку в тот момент Донская армия к наступлению была неспособна, то в ее интересах повстанцы должны были прорываться за Донец вдоль линии железной дороги, взрывая склады и громя тылы большевиков. Соответственно «обрабатывались» рядовые казаки. 7 (20) марта агентурная разведка из Казанской и Мигулинской станиц сообщала о слухах среди казаков, что восстание поднято по согласованию с красным фронтом, что большевики вместе с казаками против коммуны, фронт по согласованию будет отодвинут до Миллерово. «В случае же отказа красных, будем сами прорываться через фронт к кадетам»[144].
Но поднявшиеся на восстание казаки в массе своей не горели желанием соединяться с «кадетами», с Донской армией, из которой они только что дезертировали. В традициях всех народных восстаний они склонялись к оборонительной борьбе. В лучшем случае они стремились поднять на восстание соседний казачий округ – Хоперский.
Движение на Хопер шло под лозунгами «За Советы без коммунистов». Посылались листовки: «Советы, оставайтесь на местах и работайте, никто на вас не посягнет»[145].
Как альтернативный рассматривался вариант прорыва за Донец, но не вдоль железной дороги через враждебно настроенные крестьянские слободы, а кружным путем, по казачьим станицам Усть-Медведицкого, 2-го Донского и 1-го Донского округов.
Обе затеи, как мы увидим ниже, провалились. Советская разведка доносила 22 марта (4 апреля): «Определены намерения казаков защищать границы. Настроение, в общем неуверенное, особенно сказалось после потери надежды на присоединение хоперцев»[146]. Однако еще и в апреле поступали сведения, что повстанцы «стараются прорваться между Краснокутской и Усть-Медведицкой для соединения с кадетским фронтом»[147]. Но в целом настрой был оборонительным. Во многом он был вызван жестокостями экспедиционных войск. Прорваться и уйти означало для казаков оставить свои семьи на милость жестокого победителя. В мемуарах Кудинов писал: «В критический момент армия восставших могла бы прорвать фронт красных там, где бы она захотела, и с успехом отыскать новое поле для нового боевого счастья. Но не об армии болела казачья душа, а о тех несчастных детях…» и т. д. В общем, Кудинов «решил драться до последней возможности, а подготовленный план прорыва иметь в запасе»[148].
Глава 4
«Братья казаки! Мы окружены со всех сторон…»
(Из обращения повстанческого командования)
Оборонительная война повстанцев могла растянуться надолго. Естественно, вставал вопрос о средствах для ее ведения. Средства на содержание армии были резко ограничены. Рассчитывать приходилось только на трофеи и внутренние ресурсы.
В день восстания в Казанской сотник Егоров захватил артиллерийский транспорт в 200 подвод с полумиллионом ружейных патронов, 15 пулеметами и 700 винтовками[149]. Тогда же был захвачен с 500 000 рублей армейский казначей Пекарев[150]. У 2-й саперной роты Московского инженерного батальона повстанцы захватили 1 автомобиль, 14 мотоциклов, 28 пудов пироксилину[151].
Там же, в Казанской, казаки захватили 4 орудия и 600 снарядов, а в хуторе Базки Вёшенской станицы – артиллерийское имущество и 4000 винтовок. В хуторе Шумилине был взят транспорт обмундирования для Инзенской дивизии и транспорт с сахаром, который следовал в Московскую дивизию[152].
Трофеи в первые дни были обильные и зачастую не имели военного значения. Мигулинцы в первые же дни захватили 600 пудов сахару, 1000 пудов говядины, 1000 пудов консервов, 1000 пудов колбасы[153].
Арсенал повстанческой армии был составлен из личного извлеченного из тайников оружия и трофеев. 5 (18) апреля разведка войск 8-й армии насчитывала у повстанцев 6 орудий (1 неисправное), 27 пулеметов и другое вооружение вплоть до охотничьих ружей[154]. Сами повстанцы в своих воспоминаниях называли 30 пушек и около 200 пулеметов[155]. Березняго-Лопатинский полк захватил трактор, переделанный в танк, с пушкой «Гочкиса» и 250 снарядами. В отчетах повстанцы называли его «полутанк»[156].
Чтобы оружие стреляло, нужны были патроны и снаряды. В Вёшенской был захвачен 1 млн холостых патронов, слесарь Т.П. Долгополов делал из них боевые. Всего в Вёшенской вырабатывалось 6000 боевых патронов в сутки. В Еланской – по 1000 патронов в сутки. Этого было явно недостаточно. «Командующий войсками Кудинов говорил, что снаряды, оружие и вообще все – впереди. У врага надо отбивать»[157].
Количество боеприпасов быстро сокращалось. В Вёшенской пешей сотне в конце апреля на пулемет было 300 патронов, на стрелка – 50, но дальность полета пули от самодельных патронов была 300 шагов, а из 5 снарядов рвался один[158].18 апреля в Казанской на складе оставалось всего 15 000 патронов и 40 ящиков снарядов.
1-й Мигулинский пеший полк получил с Вёшенского оружейного склада:
30 апреля (13 мая) 1200 патронов (2 патрона на бойца)
4 (17) мая 900 патронов
14 (27) мая 600 патронов (1 патрон на бойца)
То есть за две недели примерно по обойме на казака.
Положение с одеждой и обувью тоже было очень тяжелым. 30 апреля (13 мая) начальник штаба повстанческой армии прислал в 1-й Мигулинский пеший полк 4 пары ботинок, 1 пуд и 16 фунтов подошв. Все это не раздавалось, а продавалось казакам. Ботинки – 110 рублей, подошва – 6 рублей. Деньги требовали слать в штаб.
