– Калининградские клопсы[39], восемь порций! – крикнула издали официантка с пышными формами, нагруженная огромным подносом. Дед призывно ей замахал.
Сакси вылупился на вырез официанткиной блузки, даже «Кока-колу» свою расплескал.
Дед наколол клопс на вилку, обмакнул в соус и отправил его в рот.
– Ну, кто социализм придумал, ученые или все-таки простые люди? – продолжил он рассказывать с набитым ртом. Понимать становилось все труднее. – Ну, в целом, вообще говоря, конечно, люди, говорит председатель. Мадам руками всплеснула: так я и думала, говорит. Ученые бы сначала всё на крысах испробовали!
– Ой, не могу ваще! Класс! – хрюкнул Сакси, хватаясь за живот. – Это я запомню!
– Главное, в школе не рассказывай, – предупредила Саксина мама.
Саксин папа помахал кельнеру:
– Иш-шо шна-а-апсу!
Его саксонский акцент время от времени давал о себе знать еще похлеще, чем у сына.
– Я тоже один неплохой знаю. Рейган, Горбачев и Хонеккер повстречали Бога и спрашивают его, как будет выглядеть будущее в их странах. Рейгану Бог говорит: в двухтысячном году в США будет коммунизм!
– Кто ж в такое поверит, – пробормотала Саксина мама, разминая картошку.
– Рейган отвернулся и заплакал. Горбачеву Бог сказал: в двухтысячном году Советского Союза вообще не будет, его поглотит Великий Китай. Горбачев тоже горько заплакал.
– Ох уж эти китайцы, им лишь бы чего-нибудь захапать! – дед выудил из соуса каперс.
– Тут Хонеккер спрашивает: ну, а наша ГДР?
Все перестали жевать и уставились на Блума-старшего.
– Тут уже Бог отвернулся и сам заплакал. Горько-горько.
Мама грохнула вилку с ножом на тарелку и, давясь от смеха, прижала салфетку ко рту.
* * *
– «Посвящение» всего три года назад было… С ума сойти! – говорю я прохладному ветру, дующему над морем. Теплее становится, только когда показывается солнце. – Сидим вот на буе, а ведь клялись творчески созидать социалистическое будущее.
– Так мы и созидаем! – Андреас сжимает руку в кулак. – Из страны свалили – очень творческий подход!
Вид у него прямо-таки довольный, несмотря на усталость.
Откуда только берется его оптимизм? До цели нам еще как до Луны. Пока что мы тут, сидим и ждем, качаемся на волнах.
– От нас все равно большого проку не было бы, – продолжает он. – От тебя, может, еще куда ни шло, а от меня уж точно никакого.
– Да я от тебя недалеко ушла, из школы-то меня выгнали!
– Но за тобой так пристально не наблюдали. А помнишь про вторсырье? Моя была идея, ты до этого ни за что бы не додумалась!
Это точно. Тогда мы уже работали на дизельном заводе. Дни тянулись бесконечно долго, и от этого в голове заводились всякие шальные мысли.
И вот Андреасу пришло в голову немного подзаработать на вторсырье. Я думала, он хочет как раньше, когда мы были пионерами, ходить с тачкой от дома к дому и собирать всякий хлам. Но он придумал кое-что похлеще – попросту его красть. Однажды посреди ночи он перелез через стену на территорию склада вторсырья на Энгельс-штрассе. Я стояла на стреме. Было тихо и жутко. Уличный фонарь мигал, готовый в любой момент погаснуть. Андреас перекинул через стену упаковки макулатуры, потом передал мешки со стеклотарой. От страха я чуть не описалась, зато Андреас был спокоен как удав.
Мы отволокли все это добро в наш подвал и, к счастью, не попались никому на глаза. А иначе все пошло бы коту под хвост: ведь никто не поверил бы, что нормальный человек будет бродить ночью по городу с мешками пустых бутылок.
На следующий день мы как ни в чем не бывало отнесли добычу в пункт приема. Пьяненький сторож пересчитал бутылки с банками, взвесил бумагу, что-то накарябал в замызганном блокноте и заплатил нам. Ему и в голову не пришло, что это вторсырье уже проходило через его руки.
Следующей ночью мы опять вышли на промысел, а потом сдали наворованное обратно. И так несколько раз.
Дело, конечно, было рискованное: застукай нас кто-нибудь – и тюрьмы нам не избежать. За кражу народной собственности. Но Андреасу, казалось, было на это плевать. Красть мы перестали, только когда решились на побег.
От усталости глаза у меня закрываются. Андреас никогда бы не стал приспосабливаться. А я вот, наверное, стала бы. Конечно, никогда не знаешь наверняка. Да и к чему сейчас об этом думать? Но совершенно точно я не смогла бы долго «противопоставлять себя коллективу», как говорили про Андреаса, – тут у меня кишка тонка. В конечном итоге я превратилась бы в человека с пустым взглядом и дефицитом роликов в голове. Вроде отца. Нет уж, лучше, как сейчас, сидеть на буе.
Скорей бы уж приплыл какой-нибудь корабль!
Хочется оказаться где-нибудь подальше отсюда, обсохнуть и согреться. Нельзя же тут сидеть вечно! Когда-нибудь стемнеет, это будет ужасно. Ночь на этой штуке я провести не смогу. Но все равно это лучше, чем ночь в воде. От качки мне снова становится плохо. Я открываю глаза и ищу какую-нибудь неподвижную точку. На горизонте – два танкера, но они слишком далеко.
Но что это вон там, перед ними? Я пытаюсь приподняться. Что-то белое, похожее на парус.
Я что, с ума схожу?
Старательно моргаю, но белое не исчезает. Хватаю Андреаса за руку.
– Смотри!
Он вздрагивает и замирает.
– Это не мираж! – кричу я. – Он реальный!
Держась за металлические скобы, Андреас выпрямляется, тихо постанывая – видно, у него все болит, – и начинает махать. Сначала неуверенно, потом все энергичнее.
Парус все ближе и ближе. Это довольно большая яхта, она блестит на солнце. Море вдруг преображается, оно больше не угрожающее и не бескрайнее. Синяя вода, белый парус – прямо как в кино!
– Они нас заметили!
Андреас продолжает махать. Я встаю, держась за скобу, ласты задевают за металл.
Внимательно смотрю на яхту. За штурвалом кто-то стоит.
– Получилось! – кричит Андреас. – Частная яхта!
Это мужчина в голубой рубашке.
Он не машет в ответ, просто стоит и смотрит на нас сквозь солнечные очки. Яхта скользит мимо под туго натянутым парусом, не снижая скорости. До нее не больше пятидесяти метров.
– Эй! – кричит Андреас и машет рукой. – Двигай сюда, возьми нас на борт!
Но мужчина никак не реагирует. Мы провожаем яхту взглядом. Поднятые ей волны с силой ударяются о буй.
– Что это такое? Он что, издевается?
Яхта уходит все дальше.
