— Этого мало?
Джина оглянулась. Пью нигде не было видно.
Лоренс осторожно высвободился.
— Она была страшно потрясена. Я… я думал, что она возненавидит меня. Но нет. Ей очень плохо, она на всех злится, и…
— …все еще любит тебя.
— Да.
Джина поднялась и села на скамейку рядом с ним.
— Я сейчас не могу разговаривать. Люди пришли смотреть дом. Ты…
— Что?
— Ты пришел сказать, что передумал?
Он приблизился к ней вплотную.
— Ничего я не передумал.
Джина крепко сцепила руки, чтобы унять дрожь.
— Слава Богу.
— Джина! Ты за кого меня принимаешь? Я пришел потому, что привык обращаться к тебе за поддержкой, когда мне плохо. Я не жду от тебя поступков или особых слов. Просто хочу поделиться, рассказать, как все ужасно, как…
— Как что?
— Каким виноватым я теперь себя чувствую.
Она взяла его за руку.
— Мне очень жаль. Честное слово.
Лоренс поморщился:
— Никто ведь не просит любви, так? Она просто случается и не оставляет тебе выбора.
— Я мечтала о любви. Мечтала о ней больше всего на свете.
Джина снова оглянулась на дом. Пью стояли у окна спальни и, судя по жестам, обсуждали новые шторы.
— Прости, мне правда нужно идти.
— Конечно. Я зайду позже. Днем. По крайней мере мне теперь не придется врать, что я иду за розовым перцем. Ох, Джина, какое у нее было лицо…
— Не надо.
— Дай мне полюбоваться твоим.
Она повернулась. Лоренс несколько секунд разглядывал ее, как будто пытался запомнить каждую черточку.
— Поначалу всегда тяжело, — промолвила Джина. — И мне было тяжело, когда Фергус ушел. Я думала, что умру. В прямом смысле.
Лоренс встал.
— Не знаю, не знаю. — Он прищурился и посмотрел на голубое небо с большими бело-серыми облаками, похожими на воздушные шары. — Последствий я боюсь еще больше.
Софи два часа проспала на бабушкином диване. Она хотела просто посидеть, глядя на коллаж с белыми парчовыми лебедями на шелковом пруду среди бархатных камышей, и спокойно подумать. Но усталость, душное тепло и уют гостиной ее сморили: она положила голову на лоскутную подушку и крепко уснула.
Временами ее сознание выплывало на поверхность, точно рыба на воздух, но Софи не хотела просыпаться и медленно поворачивала его обратно, в тяжелое забытье. Ей снились диковинные сны, полные огромных красочных образов, которые слегка ее пугали, но даже они были лучше, чем явь.
Проснулась Софи к обеду. Подумала, не вернулась ли Ви из больницы и не открыть ли ей банку супа. Может, натереть сыру и поджарить хлебцы? Она вышла на кухню. На доске среди крошек лежала буханка хлеба, рядом стояли банка джема, заменитель сахара и соломенная корзинка с двумя помидорами. В раковине — немытая бабушкина кружка. Софи открыла холодильник и присела на корточки. Внутри были продукты, которые Фергус презирал: сосиски, плавленый сыр и половинка пирога с говядиной и почками. Софи вытащила сыр и отрезала два мягких резиновых куска. Один свернула в трубочку и съела, прижимая к нёбу, пока он не растаял. Второй положила на хлеб и тоже съела, закусывая помидором. Она почти не чувствовала запахов и вкусов. Затем Софи сполоснула кружку Ви, набрала в нее воды из-под крана и пила, пока не затошнило.
Рядом с телефоном лежал блокнот. Сверху большими буквами было написано «ДЭН» и номер телефона больницы. Софи вырвала следующий листок и написала: «Бабушка, я тут у тебя чуть-чуть посидела. Хотелось побыть одной. Ты ведь не против? Я съела немного сыра и помидор. Скоро приду тебя навестить. Надеюсь, у Дэна сегодня все хорошо. Твоя Софи». Она перечитала написанное. М-да, звучит нагло и по-детски. «Прости, — добавила она. — Я тебя очень люблю. Софи».
Может, немного прибрать на кухне? Нет, наверное, не стоит: а) Ви не заметит; б) Ви будет все равно; в) лучше не соваться, куда не просят. Она запихнула листок в корзинку с помидором и ушла.
— Ее нет дома, — сказала Лотте. — Вышла куда-то. Мистер Вуд на кухне, если надо.
Она подняла с пола пластиковый мешок с мусором.
— Сегодня затишье, мы даже не ожидали. Всего три двухместных забронировано. Ну и хорошо. У миссис Вуд болит голова. У моей мамы тоже голова болела, так боденский врач сказал ей, что это мигрень, и запретил есть копченую рыбу…
— Когда моя смена? — перебила ее Софи.
— Сегодня вечером дежуришь на кухне. У Кевина выходной, а Мишель работает в столовой. У моей мамы боли всегда начинались в один и тот же день месяца, а зимой, когда ночи были длинные и солнце мы видели только в обед, ей совсем плохело. Ужас! В Бодене и помереть недолго. Ни за что туда не вернусь.
— Понимаю, — сказала Софи, протискиваясь мимо Лотте с мешком.
Затем она помчалась наверх, перепрыгивая по три ступеньки зараз. Кто-то бросил на лестнице обертку от конфеты, и Софи ее подняла, помня о мигрени Хилари. Сверху донесся грохот и визг музыки. На кухне было пусто и не убрано, то же самое — в комнатах Адама и Гаса. Дверь в комнату Джорджа оказалась закрыта.
Софи немного постояла перед ней, запихивая обертку в карман джинсов. Затем постучала. Ей не открыли, музыка не смолкала. Софи постучала громче.
Наконец выполз Джордж. Он выглядел сонным и помятым.
— На черта ты стучишь? Вошла бы сама.
— Ну, это же все-таки твоя спальня. Личное пространство.
Джордж попятился и впустил ее. В комнате пахло постелью и табачным дымом.
— Вот бы еще братья так думали!
— Можно убавить музыку?
— Не вопрос. — Джордж покрутил регулятор громкости на проигрывателе. — Давно не виделись. После Лондона ты куда-то пропала.
— Да…
Перешагивая через одежду, разбросанные журналы и газеты, Софи прошла к расправленной кровати и села. Сидела она прямо, а не горбясь, как обычно, — будто бы извиняясь за свою худобу, за себя и вообще за все на свете.
— Кофе хочешь?
Она покачала головой.
— Может, попозже. Ты занят?
Джордж зевнул.
— He-а. Лежу вот и пытаюсь не волноваться. Мне предложили работу в магазине садового инвентаря. По идее я должен согласиться, но я боюсь. А вдруг привыкну и не захочу увольняться? Вдруг я там застряну?
— Тебя же никто не держит…
— Нет. Но так со всеми случается.
Джордж глянул на Софи и прилег на другой край постели, поперек смятых подушек.
— А у тебя что было? В Лондоне?
