– Конечно-конечно, я вас сейчас на кухню отведу, там у нас каша есть…
– Да нет, хозяйка, – остановил её другой. – Какая каша? Зачем мы станем детишек объедать? Ты нам червонец-другой дай, а там мы уж сами сообразим.
Внезапная радость лишила Варвару способности соображать, и это мужское «сообразим» не насторожило. Она, правда, удивилась, как можно нормально поесть на двадцать рублей по ценам того времени, но всё-таки вынула из своего кошелёчка последний полтинник и протянула мужикам с руками:
– Нате.
– Ой, хозяйка, вот спасибо! Щас мы скоренько, щас! Одна нога здесь, а другая – там. Щас мы вернёмся и всё тут перелопатим за полчаса! Работа-то плёвая!..
Приползли они только к вечеру, что называется никакие: на полтинник в подпольной точке розлива им налили дешёвого пойла неизвестного происхождения. Хорошо налили. Варвара выбежала и оторопела: мужики сидели на поваленном тополе и спорили про политику Буша-младшего на Ближнем Востоке. Она в свои сорок лет знала, что нашего мужика от такого «сурьёзного» разговора отвлекать бесполезно. Сначала очень расстроилась, а потом выловила Арнольда Тимофеевича, когда он навещал свою Викторию Васильевну.
– Арнольд Тимофеевич, кого же Вы мне прислали? Я только замешкалась, а они уже… никакие!
– Что значит «никакие»?
Мэр был в хорошем расположении, поэтому позволил Варваре отвести себя за рукав к месту дискуссии несостоявшихся столяров-плотников. Один из них уже крепко спал на куске натянувшейся между двумя упавшими деревьями капроновой сетки, как в гамаке. Другой при этом втолковывал какому-то невидимому собеседнику причину прорыва линии Маннергейма.
– Уже надрались, мастера? – покачал головой мэр.
– Мы-ы? Не-ет! – мужик был не согласен с такими обвинениями. – Мы то-только для создания душевного рав-рав-равновесия, для сти-сти-мула к-к-к ра-бо-те, так сскзть.
– Да мне ваще пить нельзя! – вдруг икнул спящий и открыл один глаз. – У меня же эта… ик, как её… ал-лер-ги-я на алкоголь, ик. Сыпь по всему телу и дышать не могу. Этта вота она нама дала зачем-та полтинник! Мы десятку просили, а она нам полтинник, – он открыл другой глаз, указал перстом на Варвару и снова вырубился.
– Да, – подтвердил другой и тоже закемерил.
– Тут уж ты сама виновата! – обрушил гнев Арнольд Тимофеевич на Варю. – Зачем ты им деньги дала до начала работы?! Ничего нельзя доверить, шагу без меня не могут ступить, всему учить надо! Как ты будешь жить, если вдруг замуж выйдешь? У тебя мужик так и будет день-деньской валяться вдрызг! Жди теперь, когда они проспятся. А я могу только тебе сказать, что это будет не скоро.
– Так я же… Они же сказали, что кушать хотят, со вчерашнего дня не ели, – у Варвары закапали слёзы из глаз.
– А ты уши и развесила, да? Ты посмотри на их рожи! Не ели они… Когда вы уясните себе, что мужиков вообще слушать нельзя?.. В смысле, вот таких слушать нельзя, – и он щёлкнул себя пальцами по горлу.
Мэр удалился, а Варвара разревелась. Так ей стало обидно, что её чистая и наивная вера в людей опять оборвалась столь пошлым образом. А она-то уж размечталась, какую краску купить для нового забора, какую красивую калитку можно будет сделать напротив входа! Хотела, как лучше, а получилось, как всегда.
Но слёзы имеют свойство заканчиваться. После полезной процедуры плача, которая очищает организм от углекислого газа и насыщает мозг кислородом, в Варваре закономерно проснулась активность и решительность. Она сама себя отругала за сопли и бабью слабость и не сразу заметила, как решила обратиться за помощью к своей бывшей подруге, которая много лет тому назад работала с ней в этом самом детском саду. А потом вышла замуж и посвятила себя семье, так как муж сразу сказал, что теперь он – её главная работа. Муж её был человеком, мало сказать, что влиятельным, а был он тем самым ужасным Авторитетом, которого боялся сам Арнольд Тимофеевич. Боялся, но за помощью к нему всё-таки тоже обращался.
Я помню жену Авторитета, когда она работала воспитательницей в нашей группе. Была она высокая и стройная как колосок, хотя детям все взрослые кажутся великанами. А ещё у неё была длинная пушистая коса. И нам, малявкам, почему-то казалось, что коса эта приделана специально для нас, чтобы по ней мы могли залезать на шею к нашей обожаемой Елене Георгиевне. В таких случаях она мило ахала и закалывала косу на затылке, отчего становилась старше и ещё краше, потому что выглядеть старше – это большой плюс в глазах карапузов, мечтающих поскорее вырасти. Воспитательницы все казались нам взрослыми тётями, хотя это были девчонки, только что окончившие школу или училище. Мы их обожали! Наша Елена Прекрасная знала, наверно, миллион всевозможных игр, шарад, считалок, загадок, сказок. Владела в совершенстве искусством сочетания труда и забавы, и ходила на работу каждый день как на праздник. Так обычно и бывает, если человек в выборе профессии попадает в самое яблочко, то есть выбирает ту деятельность, для которой он и был рождён. Хотя некоторым мрачным невеждам и покажется, что воспитатель детсада – это не работа, а пустые и неразумные игры. А настоящая работа – это когда люди камни ворочают или совершают ещё что-нибудь более натужное и рвущее жилы. Они никогда не согласятся с тем, что одинаковой славой осенён и тот, чьей доблестью и силой сохранены и приумножены материальные владения человечества, и тот, кто проник во владения духовные и улучшил их.
Наша воспитательница была из тех взрослых, которые не смотрят на детей как на олицетворение глупости только потому, что ребёнок всеми силами пытается понять и осмыслить окружающий его сложный мир, но не всегда у него это получается. Возрастные шовинисты любят произносить фразы: «Ты глуп, как дитя», «У тебя детская логика» или ещё что-нибудь в таком роде. Она же к нам относилась так, словно детский разум обладает самыми высокими качествами. Ведь люди за своё короткое детство выполняют такую колоссальную работу, какую не осилил бы ни один взрослый ум за всю жизнь. И это тем чудесней, что сами дети даже не подозревают об этом.
К ней на работу иногда заходил мальчик Костя, её сосед. Тот самый, за которого она потом и вышла замуж. А тогда он был учеником старших классов, но тоже казался нам совершенно взрослым дядей из другого поколения. Он умел играть на пианино, которое стояло в танцевальном зале. Для нас это было почти таинством, что кто-то умеет извлекать настоящую музыку из этих клавиш, по которым мы умели только нестройно стучать ладошками, создавая гвалт и какофонию. Даже наш музыкальный руководитель Злата Васильевна так не умела! Она исполняла привычные нам, незатейливые детские мелодии в два прихлопа и три притопа или какой-нибудь «Собачий вальс», который мы все умели «бацать» по точнейшей инструкции: дави только на чёрные клавиши. Сначала на две по очереди надави, а потом на соседние три переходи, потом ещё вот туда, и так повторяй снова и снова, пока не надоест. Нам-то не надоедало, но вот взрослые вскоре хватались за голову.
А он играл какие-то красивые и печальные мелодии, похожие на Таривердиева. И никто тогда предположить не мог, что этот тихий молодой человек скоро будет держать тут весь район в страхе. Хотя именно так всегда и бывает: серые кардиналы рулят миром, а внешне крутые и шумные люди часто оказываются пусты, растратив себя на зрелищные жесты. Мы всегда окружали его со всех сторон и зачарованно слушали, безуспешно пытаясь понять, как же он это делает. А он играл для неё, для нашей воспитательницы-красавицы. Мы это понимали, хотя взрослые почему-то думают, что дети не способны понять таких вещей. Потом она заботливо кормила его на кухне котлетами и пирожками, оставшимися с обеда, и он провожал её домой. Уже в свои школьные годы встретила их неразлучную пару на общем семейном празднике, где вдруг выяснилось, что Елена приходится мне какой-то четвероюродной кузиной – у нас общий прапрадед или ещё какой далёкий предок.
