Глава четырнадцатая
В январе 1944 года советская радиостанция торжествующе объявила, что Новгород освобожден советскими войсками, и в тот же день адмирал Сурин подал документы на советское гражданство и визу. Петров принес эту весть и добавил: Сурин сказал, что представляет себе, какой эффект эта новость произведет на его друзей, и хочет, чтобы они знали — это ему совсем безразлично.
— Очень хорошо, — отрезал генерал, и когда Петров заговорил об этом за обедом, генерал строго заметил ему, что он не желает слышать о Сурине и просит не упоминать имя Сурина в его присутствии.
Советская армия теперь двигалась в сторону заблокированного Ленинграда, и генерал проводил большую часть дня, слушая «Голос Родины» или читая газеты на нескольких языках. Так как обычные передачи часто прерывались новостями с фронта, генерал не позволял выключать радио, и скоро я заметил, что я сам стал насвистывать советские армейские песни, работая на кладбище или бреясь.
Прошел почти год с тех пор, как последние американцы и англичане были посажены в лагеря для военнопленных, и хотя единственные сведения о войне на Тихом океане мы получали от японцев, противоречивые слухи ходили по городу. Мы научились расшифровывать официальные заявления, так что, когда японцы объявляли, что враг понес колоссальные потери в людях и технике, захватив стратегически незначительную территорию, мы знали, что американцы достигли серьезного успеха.
В Шанхай война приносила все больше продовольственных карточек и меньше еды, все более длинные очереди перед рисовыми лавками и все меньше часов электрического освещения. На улицах были вырыты траншеи «для обороны», которые заменили аллеи деревьев, комнатные радиаторы отопления были конфискованы как дефицитный металл. Я предпочитал проводить дни, работая на кладбище; я предпочитал усталость холоду в нетопленых комнатах, от которого у всех нас появились припухлости на суставах рук и на пальцах ног.
Теперь, из-за того что генерал проводил столько времени у радиоприемника, Тамаре пришлось заменять его, работая на кладбище. Ее руки, так же, как и мои, были покрыты болячками. Иногда боль в пальцах делала работу невозможной. Тамара со мной никогда не обсуждала войну с Германией, хотя она всегда спрашивала отца о новостях, особенно теперь, когда фронт двигался в сторону Ленинграда. Однажды в феврале, когда мы заканчивали работу на кладбище, генерал показался в конце аллеи. Он шел быстро, и Тамара поднялась ему навстречу, ее лицо напряглось, она старалась узнать, чем он был взволнован.
— Тамара, — вскрикнул он, — Тамара, Санкт-Петербург освобожден.
Я никогда не видел генерала, обнимающего дочь. Она приникла к нему и рыдала, давая волю слезам. Генерал не успокаивал ее, а дал ей выплакаться, прижав ее худенькие дрожащие плечи к своей широкой груди и гладя ее темные волосы рассеянным жестом.
С того дня, и тем более когда открылся Второй фронт в Европе, стало ясно, что Германия проиграет войну. Генерал Федоров приветствовал меня каждое утро радостной вестью. Он вставал раньше всех и, увидев меня спускающимся по лестнице, весело говорил:
— Знаете, где русские войска сегодня? Никогда не догадаетесь. В Румынии, вот где!
Или вздыхал с поддельным сожалением:
— Эх, что же ваши солдаты? Четыре недели они уже на Гуаме, четыре длинных недели, и все еще американский флаг не развевается на этом маленьком островке!
— Не такой уж маленький, — вступился Петров. — Вы же знаете, ваше превосходительство, остров трудно взять.
Это мы помним из истории. Много пещер в каждой горе, и в каждой из них — японский солдат. Им видно приближение американцев, а американцы их не видят. Я также слышал, что часто японцы сидят на деревьях.
— Обезьяны, это уж точно. Но это не резон провести четыре недели на одном острове. Избалованы ваши американцы. Говорят, что они даже едят шоколад во время войны.
— Да, верно, это у них в пайке.
— Ну вот, что же вы можете ожидать после этого? Шоколад для солдат! Ведь это их делает шоколадными солдатами, которые тают от огня.
— Зато питательно, — вставил Петров.
— Питательность не делает солдат храбрыми.
Но за этими шутками, за этой радостью и веселой критикой ощущалось еще что-то новое в генерале. Словно какое-то напряженное ожидание, словно какое-то возбуждение пряталось в его сердце, и он целиком отдавался этому предчувствию.
Он стал проводить больше времени в Офицерском собрании и на различных заседаниях, где, как намекнул Петров, «принимались планы и решения на будущее». Для меня хлопоты других обещали возможность остаться с Тамарой наедине, и каждый вечер я лелеял надежду, что неотложные дела уведут их с кладбища. В те ночи, когда Тамара приходила ко мне, я не испытывал чувства победы, равно как и поражения, мы согласно признавали обоюдность желаний наших тел, и ни во мне, ни в ней не было стремления к превосходству. И все-таки днем, когда я был полон этой близостью, Тамара оставалась отчужденной и отдаленной, как будто физическая страсть была замкнутым крутом и не было нужды ни в чем другом.
Только однажды я приблизился к проникновению в ту недоступную глубину, которую ее страсть одновременно открывала мне и прятала от меня, и даже та Тамара, которую я увидел в это мгновение, осталась для меня чужой.
Была поздняя осень, один из тех неожиданно жарких дней, когда солнце, посылая нам прощальный подарок, насыщает город теплом.
— Вам обоим было бы хорошо поехать за город, — сказал генерал. — К тому же, у нас здесь будет заседание, и, я думаю, лучше, чтобы мистер Сондерс провел это время на свежем воздухе, а не в своей комнате.
Мне было так же трудно представить Тамару на пикнике, лежащей на траве с сэндвичем в руке, как и Мэй Линг в церкви. Но она согласилась сразу, и мы собрались, довольные, как дети, готовые на приключение. Нам пришлось несколько раз пересаживаться из автобуса в автобус, чтобы доехать до Хоньджао. Пыль и толпа, и грязные нищие были забыты, когда мы увидели желтеющие поля и разросшиеся кусты.
Она побежала по полю, уронив корзинку с едой и свою книгу. Я бежал за ней, пока мы оба, утомленные, не упали на траву со смехом. Несколько китайских пар виднелись в поле, но Тамарина способность изолировать себя от окружающей обстановки помогала мне чувствовать себя совсем наедине с ней. Я повернулся на спину и лежал тихо, вдыхая теплый ароматный воздух. Небо надо мной, как нежный покров, благодатный и мирный, гармонировало с мягкой красной землей. Я посмотрел на Тамару. Она лежала на животе и улыбалась, склонив голову над желтым цветком, ее тонкие пальцы ласкали яркие лепестки. Мне до боли хотелось ее ласки, поцелуя нежного и всеобеща-ющего. Я прошептал ее имя. Она взглянула на меня и засмеялась.
— Ты спал, — сказала она.
— Нет, я только закрыл глаза.
Я повернулся и вынул две большие шпильки из ее волос, и две косы упали на плечи. Она опять засмеялась и спрятала лицо в траву.
