Папа – Александр Кириллович Раневский – был инженером. О таких, как он, говорят «золотые руки». На своей даче Раневский постоянно что-то мастерил, достраивал, модернизировал. Лизин папа был среднего роста, сухопарый, жилистый; он сохранил стройную фигуру и не набрал к своим без малого шестидесяти годам ни грамма лишнего веса. Черты его лица были не вполне правильными – сломанный в юношеской драке нос и густые седые брови отвлекали внимание от серых глаз с густыми, теперь уже седыми ресницами. В молодости эти глаза с девичьими ресницами пленили Маргариту, и их любящий взгляд заставил ее уйти от первого мужа, хорошо обеспеченного офицера, к бедному инженеру.
У Лизиных родителей был лишь один недостаток – они настолько любили свою дочь, что могли ей простить любые глупости, которые их чадо порой совершало. Останавливали они ее только в случае опасности для жизни или здоровья. В остальном же… их доверие Лизе было безусловным. Они сами шутили над своим отношением к дочери: «Если Лиза решит ограбить банк, то мы будем стоять на шухере!»
Вот и сейчас, когда младшая Раневская рассказала о своем визите в архитектурное бюро Поташева, они отнеслись к Лизиному поступку с пониманием.
– А, собственно, что такого? Ну, решила ты поработать экспертом у бывшего возлюбленного! Почему бы нет? – сказал отец.
– То, что он побоялся прийти на собеседование. Это говорит о том, что он стыдится своего поступка! – прокомментировала мать.
– Вы не осуждаете меня за то, что я, как полная идиотка, решила наняться к нему в консультанты? – У Елизаветы на глаза навернулись слезы.
– Что ты, доченька? Что ты такое говоришь? – вскинулась Маргарита Николаевна.
– Ничего подобного! – возмутился отец. – Ты вовсе не идиотка! Ты – влюбленная женщина, а это совсем разные вещи!
– Живой человек имеет право на ошибку! – Мать поднялась из-за стола и присела рядом с Лизой на кухонный диванчик. Она обняла дочь и добавила: – Хотя лично я не считаю твой поступок ошибкой, правда, Саша?
– Правда. Тебе хочется быть рядом с тем, кого ты любишь с первого курса. Не вижу в этом ничего странного.
Получив от родителей полную индульгенцию на свой новый вид деятельности, Лизавета стала рассказывать о сложностях будущей работы. А они были видны даже невооруженным глазом.
Собирание антиквариата, к которому относят вещи старше пятидесяти лет, – очень субъективный процесс. Многие коллекционеры ограничиваются одним или двумя интересующими их направлениями, будь то английская мебель эпохи Регентства, богемское стекло, японские нэцке или просто куклы. В то же время они понимают, что глупо покупать предметы древности только потому, что это считается «хорошим вкусом»: в конце концов, коллекционеру придется жить среди вещей, которые он приобрел. И вкусы ведь тоже меняются. Стиль, который десять лет назад не привлекал внимания, вдруг входит в моду и становится желанным для коллекционеров.
– Мапа! – Так Лиза обращалась одновременно к двум родителям, в сокращенном варианте. – Одно дело выстроить этим озерковским заказчикам антикварную обстановку для каминного зала их загородного дома, ну, и для других помещений. И совсем другое дело – наполнить их дом настоящими вещами, бесспорными, понимаете. Многое, от весьма недорогих мелочей до массивной мебели, от интерьерных курьезов до антиквариата семнадцатого века, зачастую выглядит намного скромнее, чем подделка. Для понимания этого нужно не только внимательно рассмотреть старинные вещи, подержать их в руках, – нужна внутренняя культура.
– Но, девочка, ты же не можешь всех своих заказчиков поголовно отправлять на обучение в Академию художеств, – подняла бровь Раневская-старшая.
– Тем более что это не единственный способ научиться ценить их достоинства и недостатки, – добавил Александр Кириллович. – Не забывай, малыш, ведь коллекционирование антиквариата обогащает собирателя не только материально. Это занятие заставляет изучать историю, художественные стили, технику исполнения вещи.
– Ага! Эти тетки, которые за всю свою жизнь не прочли ни одной книжки, сейчас кинутся изучать историю, стили… Размечтался! – саркастически заметила Маргарита Николаевна.
– Новые исследования и открытия доказывают, что процесс познания неисчерпаем. Коллекционер может также найти связь между разными на первый взгляд произведениями, поскольку те создавались не в разных мирах, в них заметно влияние эпохи и даже можно уловить удивительное сходство форм. Это знание еще более выделяет коллекционеров среди обычных людей, но они могут передать его всем желающим. Таким образом, коллекционирование становится особой формой самообразования, доставляющей удовольствие даже тем, кто смог собрать совсем небольшую коллекцию, – стоял на своем Раневский.
– Мечтатель! – хмыкнула мать.
– Мапа! Ну, я не настолько наивна, чтобы не понимать: мне придется работать не столько искусствоведом, сколько психологом.
– Это правильная установка, – кивнула Лизина мама. – Запомни, ни в коем случае не расстраивайся, если увидишь неприкрытый снобизм. Просто помни: у них такая классовая черта.
– Да. Настройся по-боевому! Ты же у нас боец! – Отец потрепал дочь по каштановой гриве, которая ради визита в поташевское бюро была оформлена в роскошную прическу.
На этом разговор о предстоящей работе дочери закончился. Но Лиза, видя, как родители переглядываются, понимала: их беспокоит что-то еще и они хотят поговорить с ней. Она хорошо знала своих близких, так же, как и они ее. Поэтому она произнесла только одно слово:
– Сидоров?
«Мапа» дружно рассмеялись.
Сидоров – это не только фамилия человека. Сидоров был притчей во языцех.
Однажды весной, а точнее в марте, погода перепутала календарь и начались невероятные снегопады, морозы и заносы. Елизавета Раневская сильно простудилась и слегла с тяжелым бронхитом. Случилось это потому, что она в своем «фиате» застряла в пробке на окружной дороге. Простояв всю ночь, с утра кое-как доползла на своей выстуженной машине до дома и свалилась с высокой температурой. Матери в городе не было, она уехала в командировку на какой-то симпозиум. Отец, который сидел на даче в снежном плену, категорически потребовал, чтоб дочь вызвала врача и лечилась, как цивилизованный человек. Лиза вызвала врача из поликлиники, и к ней пришел доктор Сидоров. Вообще-то он был не терапевт, а хирург, но в городе вместе с метелью и заносами свирепствовал грипп, и всех врачей (включая гинекологов и окулистов) бросили на эпидемию.
Игорю Вадимовичу Сидорову было тридцать шесть лет. Внешность у него была такая же стерильная, как и его профессия. Он был светлоглазым блондином, всегда в идеально отглаженном костюме с галстуком, и производил впечатление такой безупречной, наичистейшей обеззараженности, будто в любой момент мог идти в операционную.
В Лизу он влюбился сразу и навсегда. Как это бывает с людьми скромными и не очень уверенными в себе, ему хотелось кого-то опекать и чувствовать чью-то зависимость от себя. Простуженная Лизавета подходила для роли опекаемой идеально. Она хрипела, сипела и кашляла, хрипы в бронхах были слышны даже невооруженным ухом. А уж вооруженное и вовсе слышало хорал Баха в исполнении бронхита.
