Дверь открылась.
Он стоял с мобильником в руке. В глазах вспыхнуло удивление. Потом удивление сменилось радостью и еще — легким испугом.
— Ри… — начал он.
Она замотала головой.
— Я знаю, ты вправе думать обо мне плохо, — торопливо заговорила она. — Но если я тебя обидела своей прямотой, скажи мне. Так будет лучше. Я должна сказать тебе… Нет, подожди же! Я обязательно должна сказать тебе, что…
Она не смогла договорить.
Он вдруг оказался так близко, что у нее перехватило дыхание. Его руки теперь обнимали ее плечи, и она уткнулась ему лицом в грудь, подумав: «Как это хорошо».
И прошептала:
— Я люблю тебя.
Она вздрагивала в его руках, как раненая птица. Он догадался, что она плачет. Мягко коснулся губами ее затылка. Она наконец успокоилась и расслабилась, как ребенок. Он едва удержался, чтобы не застонать от нестерпимого желания. Разум отступил, и теперь осталось только это нестерпимое желание, похожее на сильный жар. Руки проникли помимо его воли под ее свитер, и теперь они действовали сами по себе, отказываясь повиноваться ему. Точно они отделились от тела или, наоборот, он сам стал телом, впервые ощущая его, подчиняясь его первобытным инстинктам. Непослушные руки поднимались все выше, коснулись ее груди. Рита вздрогнула. Он и сам испугался, что сейчас она отстранится, уйдет, исчезнет, оставив его одного, навеки в темноте — с…
Она не отстранилась. Только притихла, пытаясь осознать, что с ней происходит.
Она никогда еще не испытывала эту непонятную чувственность. «Как наваждение», — подумала она. Наваждение это было сладким, странным и притягивающим — вернее, затягивающим все глубже и глубже, сильнее и сильнее… Теперь ее тело перестало быть простой одеждой для души. Оно жило, рвалось к этому, второму, сильному телу, дышащему жаждой и жадностью.
Они молчали, потому что все слова потеряли смысл, а слово «люблю» говорили за них их тела.
В глазах у Риты потемнело, она чуть не упала, ухватившись еще крепче за его плечи.
Он понял ее без слов, поднял на руки. «Как легко, — удивилась она. — Это я такая легкая — или он такой сильный?»
Он отнес ее в комнату. Окна были задернуты шторами, тихо играла музыка.
Сергей сделал музыку громче.
Решительно отдернул шторы, впуская в комнату ночь. На секунду задержался перед книжным шкафом и быстро убрал фотографию, стоящую там.
«Незачем тебе тут быть», — подумал он.
И вернулся к Рите, чтобы растаять, исчезнуть, раствориться в ее любви.
— Я тебя люблю, — прошептала она.
Он поцеловал ее. Усталость казалась блаженством. Впервые он чувствовал себя спокойным. Впервые за долгое время он знал, что нужен этой женщине с точеной фигуркой, густой гривой каштановых волос. Без одежды они были реальны.
Он рассмеялся.
— Знаешь, — сказал он, касаясь ласково ее маленькой груди, — если сейчас на нас посмотреть, можно перепутать время… Кто мы? Может быть, мы вообще не в двадцать первом веке? Ты какой век любишь?
— Шестнадцатый, — немного подумав, прошептала она.
— А почему ты шепчешь? — спросил он.
— Не знаю, — ответила она тихо. — А вдруг мы разбудим злую судьбу?
— Вряд ли, — покрепче сжал он ее руку. — Мы уже разбудили добрую…
— Ты меня не теряй, — попросила она серьезно, сжимая его ладонь. — А то я без тебя очень скучала. Все из рук валилось… И жизнь казалась такой глупой. Да, наверное, она и есть глупая — без любви…
— Наверное…
Они лежали, обнявшись, и молчали. Слушали песенку Гребенщикова, и каждый думал друг о друге.
— Расскажи мне о себе, — попросила она.
— Что мне рассказать?
— Кто ты, — серьезно сказала она.
— «Моя речь невнятна, и я не аутентично одет», — повторил он вслед за БГ. Она засмеялась.
— Нет, — помотала она головой. — Это неправда. Расскажи мне все, что произошло с тобой по пути ко мне.
— Это неинтересно, — поморщился он. — Это было давно. Не со мной. С кем-то другим, напыщенным, глупым…
Он и в самом деле не хотел вспоминать свое прошлое. «Есть только настоящее, — подумал он. — Неизвестно ведь, будет ли будущее». Сейчас-то ему казалось, что оно будет. Или — хотелось в это поверить?
Она поняла это без слов.
«Ладно, — подумала она. — У нас же впереди целая вечность. Будет у меня время узнать все о нем».
И от того, что впереди было так много и это многое было им, ей стало радостно и легко. Она начала засыпать и схватилась на всякий случай за его руку — чтобы ветер проснувшейся злой судьбы не унес его от нее во время сна.
Это был полусон-полуявь.
Он был полон ощущений, а зрительные образы были малы. Это было небо, это были облака, мягкие, как вата. Они плыли куда-то на чем-то большом, как по реке на лодке…
Иногда Рита просыпалась, покрепче сжимала его ладонь и, счастливо вздохнув, засыпала снова.
Он же лежал, боясь уснуть, боясь пошевелиться — он охранял ее сон.
— «Он встретил девушку в длинном пальто, она сказала — пойдем со мной, — пел тихо Гребенщиков. — Ты не узнаешь тех мест, где ты вырос, когда ты придешь в себя…»
«Я не хочу, наверное, — улыбнулся он, — не хочу приходить в себя…»
Сердце было полно нежности, и рядом с ним тихонько, по-детски посапывала Нежность.
На одну секунду появилась где-то вдалеке Таня, смотрела на него строго, обиженно, но он постарался отвернуться — и забыть ее.
Теперь он знал, как выглядит счастье.
И не надо было звонить по телефону, чтобы рассказать кому-то о своей душе.
Теперь это было не нужно…
Утро подходило медленно, крадучись.
Первый луч робко, несмело вошел в комнату, удивившись, что сегодня его впустили в эту обычно темную, закрытую обитель скорби.
Мягко дотронулся до Ритиной щеки.
Она открыла глаза.
Воспоминания о прошедшей ночи не замедлили явиться, и она улыбнулась.
Сергея уже не было рядом, но с кухни доносилась музыка, запах кофе и ощущение покоя и радости.
Она сладко потянулась в кровати. «Если бы еще сегодня не надо было на работу!» — подумала она.
Много же она хочет, усмехнулась Рита. Еще и работу ей уберите куда-нибудь подальше… Счастья, счастья и только счастья! У некоторых и такого нет.
Она ведь еще вчера относилась к этим самым некоторым.
Встав с кровати, она неожиданно для себя самой сделала несколько легких танцевальных движений, повинуясь даже не столько ритму музыки, сколько ритму собственного сердца.
