— Смотри! Смотри! Это наша Россия!..
Спутник вдруг перестает двигаться, замирает над мириадами огней, словно небо поменялось местами с землей.
— Это северная страна твоего детства, — явственно слышу я голос Дворы.
Мы снижаемся, и огни постепенно из беспорядочного хаоса перестраиваются в равномерные геометрические фигуры: квадраты, прямоугольники, параллели и биссектрисы.
Мы приземляемся в кабинете Геры, там, где я рассталась с ним десять лет назад. Мы падаем с неба, как сумасшедшие.
— Зачем? — шепчу я.
— Потому что сумасшедшие, — шепчет Гера, и я чувствую на своей шее его горячее дыхание, — и я падаю с тобой с неба, и возвращаюсь в него, и зависаю, как этот спутник.
Я прижимаюсь к Гере и отчетливо слышу удары сердца. Оно стучит ровно, четко, как маятник хронометра.
— Это пульсирует твоя тонкая вена в моем спящем чудовище. Я чувствую ее, как чувствую теперь тебя. Всю... Твою плоть. Твою душу.
Горячая истома окутывает нас обоих.
Наш спутник вновь взлетает.
«Чей? — мелькает в моем сознании. — Израильский, российский, американский?»
Захватывает дух от скорости полета, от силы чувств, переполняющих нас изнутри, — огромной силы совокупления двух бесконечно любящих друг друга людей. Самой огромной силы в этом мире.
Двадцать шесть сверкающих планет окружают нас с Герой веселым хороводом. Их приятное розово-голубое свечение ласково скользит по телу, векам, лбу, щекам.
— Это словно маленький журчащий ручей в жарких горах, — шепчет бородатый Витя. Тонкий запах горячих слоеных лепешек, воздушных, как легкие утренние облака, расплывается вокруг нас с Герой. Гера исчезает, растворяется на моих глазах.
— Куда ты?! Не уходи!..
— Утро. Новый день.
Открываю глаза. Двора заботливо склонилась надо мной:
— Доброе утро, Эсти.
— Доброе утро.
— Ты просила разбудить тебя в восемь.
— Да... Спасибо... — Смотрю снизу вверх на ее смуглое красивое лицо, словно выточенное мастером из цельного куска слоновой кости.
— Плохой сон?
— Не знаю. Нет, хороший. Очень хороший.
— Ты просила кого-то не уходить.
— На иврите?
— Да. По-русски я бы не поняла.
— Странно.
— Он вернется.
— Почему? Откуда ты знаешь?
— Он живой?
— Да.
— Значит, вернется. Те, кто приходят во сне, не могут без тебя наяву.
— Правда?! Или ты просто успокаиваешь меня?
— Правда. Так говорит древнее йеменское предание.
— — Спасибо.
— За что?
— За надежду.
Двора гладит меня по волосам, словно я ее шестой ребенок. Вытирает мои неожиданные слезы.
— — Живой, Эсти? Он действительно живой? Ты не обманула меня?
— Нет. Он живой. Только он там, в том городе, откуда я и Витя приехали сюда.
— Это совсем неважно, в каком городе. Главное — на земле, с нами. Живой, здоровый и очень скучает по тебе.
— Спасибо, Двора, я уже в порядке. А где Витя? Нам скоро ехать.
— Да он давно на ногах. Мальчишки его будят в семь утра. Сейчас каникулы. Школа и детский сад закрыты. Встанешь, умоешься, можешь сбегать к ним в сад. Там как в раю...
Высокие плодовые деревья запутались кронами и в беспорядке нависают над зелеными лужайками, крыльца дома сад кажется необъятным, хотя на самом деле он не больше гектара. Иду в глубину его, туда, откуда звучат гортанные мальчишеские голоса. Какой у них яркий первозданный иврит!.. Наверное, именно так произносили слова еврейские дети три тысячи лет назад. Однако открывшаяся картина моментально выбивает меня из философского настроения, возвращает в реальность наступившего дня.
Бородатый Витя, как дед Мазай, сидит на пне посреди лужайки, а пятеро его сыновей скачут вокруг не хуже зайцев. Их белые рубашки мелькают среди зелени, только самый маленький, годовалый, ползает в траве между Витиных босых ног, нарушая своей медлительностью броуновское движение старших братьев.
— Вот это да!..
Все наяву, но по-прежнему трудно себе представить, что это Витины сыновья. Витины и йеменской еврейки Дворы.
— Привет! Как спала?
— Прекрасно! Есть какая-то возможность с ними познакомиться? Поговорить?
— Никакой возможности. Абсолютно. Они у меня совершенно дикие. Новое свободное поколение. Делают что хотят...
— Понятно.
— А ты думала! Это тебе не советская школа. Дети встали, дети сели. Дети скажите: «здравствуйте», «спасибо», «пожалуйста». А теперь закройте рот, потому что ваш номер восемь, молчите, пока не спросим. И комплекс неполноценности с пеленок. Как у меня был. И у тебя наверняка.
— Еще какой!
— А у них не будет. У них и пеленок не было, кстати.
Неожиданно один из «зайцев» спрыгивает с дерева прямо мне под ноги.
— Метко! Привет. Тебя как зовут?
— А тебя?
— Эстер. А тебя?
— Ты что у нас делаешь?
— Меня твой папа вчера вечером привез к вам в гости. Он мой друг, мы вместе росли.
— Друг?!
— Да...
— Папа, ты с девочками дружил?
— Дружил, Яков. Это приятно — дружить с девочками.
— Ничего приятного. Они противные.
— Глупости. Мама тоже была девочкой.
— Мама не считается. Девочки всегда дерутся первые, а их бить нельзя.
— Железная логика.
— Я знаю теперь, как тебя зовут. Ты — Яков.
— Ну и что? А ты девочка или мама?
— Эсти, Виктор, идите завтракать, — зовет Двора. Витя поднимает годовалого крепыша на руки. Идем в дом. Вереница «зайцев» скачет за нами.
— Ты мне не ответила... — Яков берет меня за руку.
Звонит мой сотовый.
— Извини, дружок, надо ответить на звонок.
— Отвечай.
Его рука мгновенно выскальзывает из моей ладони, и я понимаю, что разочаровала мальчишку, и он, очевидно, уже сам занес меня в разряд противных девочек.
— Эсти, привет, ты где сейчас?
— Недалеко от Хайфы.
— Отлично.
Мой редактор чем-то серьезно озабочен с утра.
— Только что в Хайфе произошел террористический акт. Сейчас начнут сообщать в «Новостях». Арабы автобус взорвали. Через час мы получим информацию о пострадавших и я скажу тебе, у кого из русскоговорящих взять интервью.
