Асафьевы скучали оба: что можно ждать от человека, который не чтит ни Фрейда, ни Хемингуэя.
— Учитывая повод, по которому мы собрались — годовщина свадьбы как-никак, — я считаю твои речи просто нелояльными по отношению к семье. Так что сменим тему и объявим художественную часть.
Все сразу закричали: «Просим! Просим!», потому что знали, в чем состоит художественная часть в этом доме; мама села за пианино, отец полусклонился над ней — сцена, как со старой гравюры, — и они запели дуэтом. Сначала — «Я встретил вас», потом «Калитку», потом «Я помню чудное мгновенье». И здесь все про любовь. Но в таком виде Виталию нравилось. И сама сцена: сколько в ней надежности, сколько родной атмосферы — чувство дома, иначе не скажешь. Вот такая любовь-дружба казалась ему настоящей, достойной человека, длительная, надежная; и пусть бывали зигзаги — зигзаги эти делала любовная часть, а дружба, дружба все время оставалась, от нее и надежность. От нее и прочность родного дома.
Мамина Леночка подсела к Буяновскому. Тот высидел сколько прилично, даже что-то говорил, а потом как бы случайно перешел к книжному шкафу — нет, за Буяновского можно не беспокоиться.
А сквозь эту благополучную картину особенным контрастом видится Вера. Потому-то Виталий и говорил сегодня так резко. А как можно иначе, как можно без ожесточения, когда столько образованных, полных сил людей симулируют научную деятельность, описывая «бредовые включения при психопатоподобной форме шизофрении», вместо того, чтобы заняться делом?! Если бы все занимались настоящим делом, может быть, можно было с пониманием болезни, со знанием прогноза лечить Веру Сахарову?! А как можно всерьез говорить рядом с Верой обо всех этих кукольных любовных трагедиях?!
И еще одно чувство, чувство сугубо профессиональное, испытывал Виталий, слушая родительский дуэт, — благодарность родителям за надежную наследственность, уверенность в своих генах. Ведь не все от человека зависит, нужно еще, чтобы его не подвели собственные гены, не нанесли внезапный удар в спину! За свои Виталий был спокоен. Насколько вообще можно быть спокойным за эти таинственные гены, неподвластные нашему Я.
Глава тринадцатая
Снова после полуночи затихло отделение. Угомонились даже самые крикливые — заснули или хотя бы устали. Вера лежала на спине и разглядывала знакомую трещину на потолке. Взгляд скользил по ней, как троллейбус по проводам. И мысли можно было пустить по ней, как троллейбус, чтобы не разбегались, чтобы не обгоняли друг друга. Не как один троллейбус, а как несколько умных дисциплинированных троллейбусов.
Мысли еще путались, мелькали, ускользали, но Вера начала как бы вынимать их по одной, выделяя из хаоса, и пускать скользить по трещине, так что они уже не могли снова вернуться в хаос. Это была очень тяжелая работа, физически тяжелая, точно мысли были сделаны из невероятно тяжелого материала, тяжелее свинца.
«Мне казалось, что город захватили роботы, что роботы привезли меня сюда — в тюрьму…»
«Сейчас мне больше так не кажется, я знаю, что нет никаких роботов, похожих на людей…»
«Виталий Сергеевич один может мне помочь. Он добрый, ему можно верить».
«Виталий Сергеевич сказал, что я заболела».
«Я заболела…»
«Мне казалось, что город захватили роботы, потому что я заболела!»
Удивительный момент — момент восстановления логики! Только что мысли существовали сами по себе, отдельно друг от друга, как вращаются шестеренки, не захватившие одна другую зубцами. И вот произошло сцепление! Шестеренка стала вращать шестеренку! Мысль-причина стала управлять мыслью-следствием!
«Мне казалось, что город захватили роботы, потому что я заболела!»
Колоссальное открытие, равное по масштабам озарениям Архимеда или Ньютона! Обычно мы этой механики не замечаем, логика автоматизировалась и опустилась в подсознание. А Вера чувствовала, ясно чувствовала вращение мыслей-шестеренок, с восторгом чувствовала, как одна властно вращает другую, противопоставляя хаосу порядок! Причина и следствие! На этом все держится, и оказывается, на причине и следствии!
«Мне казалось, что город захватили роботы, потому что я заболела!»
«Меня привезли сюда, потому что я заболела!»
«Меня привезли сюда, потому что я заболела, значит, это больница!»
Логика, всюду логика!
Вера так устала, что должна была передохнуть. Еще неупорядоченные мысли мельтешили как хотели, но она не обращала на них внимания, а уже упорядоченные включенные в цепь причин и следствий, застыли в ожидании новой работы.
Вера отдохнула и принялась снова.
«Мне казалось, что город захватили роботы, потому что я заболела!»
«Я заболела, и меня привезли в больницу».
«Я лежу в больнице, и меня лечат».
«Виталий Сергеевич меня лечит, значит, он врач!»
«Мне больше не кажется, что город захватили роботы, потому что Виталий Сергеевич меня вылечил!»
«Виталий Сергеевич такой молодой и такой умный, потому что меня вылечил».
Как хорошо жить в царстве логики!
Но снова пришлось отдохнуть, а то так устала от тяжелой работы, что и задышала чаще, и почувствовала, как сердце бьется около горла.
Полежала без мыслей, отдышалась. И принялась снова.
«Мне казалось, что город захватили роботы, потому что я заболела. Все логично: причина и следствие».
«Я заболела, потому что мне казалось, что город захватили роботы. Тоже причина и следствие!»
«Так что же сначала? Сначала заболела, или сначала начало казаться?! Где причина, а где следствие?!»
Только что восстановившаяся логика дала перекос. Шестеренки еще не расцепились, но вращались с натугой: каждая хотела быть главной, задавать вращение, а не подчиняться. Неужели снова вернется хаос?
«Я заболела, потому начало казаться. Или наоборот? Начало казаться, и потому заболела. Надо думать, Вера! Надо думать!»
Никогда раньше Вера не обращалась мысленно к себе самой. Но сейчас такое самопонукание помогло сосредоточиться.
«Может от болезни начать казаться? Значит, может! А может начать казаться здоровому? Не может!
Значит, верная мысль первая: мне казалось, что город захватили роботы, потому что я заболела».
Логика была еще раз восстановлена, и была посрамлена хитрая псевдологика, попытавшаяся обманом пролезть в мир восстановившихся здоровых мыслей. Но какого усилия это потребовало! Снова нужно было отдышаться.
В палате было довольно светло: свет из окон от белой ночи, свет из коридора через дверной проем. В проеме, запрокинув голову, дремала дежурная сестра. Как ее зовут, Вера не знала. Сквозь хаос болезни она сумела разобрать имена только двух медсестер — Маргариты Львовны и Екатерины Николаевны. А эта какая-то другая. На других кроватях лежали женщины. Больные, как теперь понимала Вера. Много их. Значит, не с ней одной такое, значит, это довольно частая болезнь, когда начинает неправильно казаться! (Эти мысли — логичные, правильные — текли без усилий, сами собой, так что Вера и не замечала, что может уже логично думать не только вся напрягаясь, преодолевая хаос, но и естественно, непринужденно, автоматически.)
