— В точности!
— Ты и сейчас это умеешь?
— Конечно.
Космо демонстрирует свое умение, и Фиона весело хихикает.
— Кстати, это совсем не трудно. Но не думаю, что твоей маме понравится, если я тебя научу.
— Она тоже иногда пукает.
Космо смеется.
— Так почему ты выбрала профессию спелеолога?
— Наш папа говорит по-английски, а слово «правописание» на английском это spelling.
— Как интересно! Значит, командиры велели тебе стать спелеологом, потому что ты сильна в орфографии?
Фиона медленно кивает.
— А ты? — спрашивает она. — Ты стал артистом, потому что они приказали?
— Не совсем так. Я хотел скрыться от них, вот и маскировался, каждую минуту менял голос… делал вид, что я — это не я… И однажды заметил, что их голоса исчезли, а когда обернулся… понял, что стою на сцене!
— А как притворяются, что ты — это не ты?
— Ты это уже умеешь! Ничего трудного… Помнишь, мы играли в Джека и волшебный боб… Кем ты была?
— ВЕЛИКАНОМ!
— Точно! И ты меня здорово напугала!
Фиона смотрит на него во все глаза, сжав кулаки, и только что не пыхтит от удовольствия.
— Я и сейчас могу…
— Нет, нет, прошу тебя, умоляю, не становись больше великаном!
— Фи…
— О, остановись на фи, умоляю, у меня вот-вот случится сердечный приступ! Если дойдешь до фа, я умру!
ФИОНА
Хватит! Мне надоело, твоя честь, не понимаю, к чему все это может нас привести. Что пытается доказать Мостик? Что я хорошо ладила с Космо? Согласна, признаю этот факт, кажется, я и сама об этом говорила… и что? Может, все-таки не стоит позволять первому встречному батону, первой попавшейся глицинии или мостику трещать без умолку, а самим ни хрена не делать?
Вообще-то я прекрасно понимаю, что тут сейчас происходит: нас пытаются задержать в том счастливом времени, потому что вперед двигаться страшно: не секрет, что в 1980-м все изменилось и пошло не так, и все боятся произнести это вслух, все — кроме нас с Франком, мы ничего не боимся. Но поговорить все-таки придется, твоя честь, мы для того и собрались; рано или поздно придется перестать делать вид, что жизнь Космо была сплошь пиры да забавы, шуточки и прибауточки!
МОСТИК
Она права, ваша честь, мы увлеклись сладкими воспоминаниями… Понимаете, я просто хотел показать, что даже Франк в какой-то момент поддался очарованию моего старого друга Космо.
ФРАНК
Игра в «блинчики» ни к чему не обязывает. Из тех, кто тут выступает, я реже всего с этим шутом общался.
САНДРИНА
Фиона права, ваша честь. Пусть время движется дальше.
ЭЛЬКЕ
Я не боюсь продолжить свой рассказ.
Вот что было дальше.
На следующий день Космо собирался уезжать, и я предложила отвезти его на вокзал среднего города. Приехала за ним сразу после полудня и увидела, что ставни амбара наглухо закрыты, а дверь заперта.
Это так на меня подействовало… я словно в пропасть свалилась — в точности как в первые дни в приюте или как в кошмарном сне, когда все внезапно исчезает: руки и ноги не находят опоры, вы кричите и не можете выдавить из горла ни звука… Знаете, ваша честь, самое страшное, что я помню о приюте, было не со мной, а с одним мальчиком лет полутора, ровесником моего младшего брата Ива: когда он у нас появился, то был какой-то потерянный, сопливился, хныкал, но никто не подошел его утешить, не взял на руки, не взъерошил волосы, не сказал, как я мечтала сказать Иву: ну же, малыш, все не так плохо, не расстраивайся, все уладится… Приютские воспитательницы не знали нежности, им тоже было холодно и голодно, в ту зиму в доме даже не топили… И страх овладел ребенком. Когда ребенку очень плохо, он думает, что так будет всегда, и дня через два или три тот мальчик стал живым воплощением страха…
Простите, я сейчас возьму себя в руки — ничего, все будет в порядке, уверяю вас. Я помню, на чем остановилась: на закрытом амбаре Космо.
Я обернулась: в дверях дома стояла Жозетта, лицо ее оставалось в тени. Я подошла к ней, и она сказала:
— Извините, мадемуазель, мне следовало позвонить вам, но я не знаю вашей фамилии и не смогла найти номер в справочнике. Филипп не поедет сегодня, он плохо себя чувствует.
Сбитая с толку этими ее мадемуазель и Филипп, я пролепетала, как дура: «Плохо себя чувствует?»
— У него мигрень, — объяснила Жозетта, и вид у нее при этом был довольный, даже гордый, она словно бы хотела сказать: любовницам тут делать нечего, когда ребенок болеет, только мать может о нем позаботиться. — Я не могу вас впустить. Он сейчас не переносит ни шума, ни света.
— Я буду молчать, — пообещала я. — И свет зажигать не стану.
Жозетта приготовилась отказать мне с гаденькой улыбочкой, но тут из гостиной раздался голос Андре:
— Пусть она войдет, Жозетта. Шарль велел привести к нему официантку, как только она появится!
Официантку! У меня аж дыхание перехватило. Значит, вот кем я была для этих людей! Официанткой!
В комнате царил полумрак. Я вошла на цыпочках и пробыла там минут пять, не больше. Космо неподвижно лежал на узкой кровати, прикрыв лицо ладонями. Как только я переступила порог, он попросил меня снять часы — тиканье сводило его с ума. Я убрала часы в сумку. Но он все еще слышал их звук, тогда я накрыла сумку подушкой, и это помогло. Я присела на стул у кровати, но не знала, могу ли прикоснуться к Космо, протянула руку, он схватил ее, сжал изо всех сил пальцы и повторял: Эльке… Эльке…
— Как ты? — шепотом спросила я.
По правде говоря, ваша честь, мне трудно отделить то, что Космо рассказал мне в тот день, от того, что я узнала позже. Вот что произошло в общих чертах: вернувшись в амбар в середине ночи, Космо начал работать над новым номером… Кажется, это была «Терпимость», вы знаете этот скетч? Нет?
КОСМОФИЛ
Ну конечно, знаете, ваша честь! Вспомните:
Я терпимый человек, мне нравятся культурные различия, я терпим ко всему, я горжусь этим, я терпим к тому, что Израиль строит все новые и новые поселения в секторе Газа, и к тому, что маленьким африканским девочкам делают обрезание клитора и малых половых губ, и к тому что Ломбардия навеки отравлена диоксином из Севезо[11]и к тому, что белые полицейские убивают чернокожих школьников в Соуэто[12], разнообразие — великая и прекрасная вещь, мы же не хотим, чтобы все были похожи друг на друга, это так скучно, согласны? Я не возражаю, когда мой сосед бьет жену, а соседка колотит мужа — они самовыражаются! Я не лезу, когда парень, живущий в конце коридора, убивает себя героином, он — свободный человек! Я проявляю терпимость, когда банды молодых афроамериканцев режут друг друга, живут в жутких гетто, я все принимаю, все, все…
