Джанин посмотрела на сестренку. Та сидела на полу и плакала.
— Пошли, — сказала она. — И захвати с собой коробку.
Джанин кричала, заглушая собственный фен:
— Ты идиотка! Оттого, что ты отрезала волосы и носишь брюки, ты не перестала быть женщиной. Подумай, Стейси, даже у Билли-Джин Кинг[11]есть месячные!
— Я не хотела… Я не хочу детей и дистал-ректомий, и… столько крови… я думала, я…
Джанин выключила фен.
— Гистерэктомия, дура! — Она собрала волосы в конский хвост. — Когда я буду рожать, то только под наркозом. Или под гипнозом. — Она скосила глаза в зеркало.
— Я не хочу ни детей… ни мальчиков. Это все больно.
— Не больно, если ты занимаешься верховой ездой. Кэти сказала, от верховой езды рвется девственная плева.
— Что такое «девственная плева»?
Джанин закатила глаза и начала запихивать свои лифчики и трусики обратно в ящик комода.
— Ради бога, не кисни! — сказала она. — Еще не конец света! — Она взяла свою «цыганскую» блузку с колокольчиками и протянула Стейси.
Стейси посмотрела на блузку. Она была на резинке; на плечах и на груди были вышиты цветы. Джанин встряхнула блузку, и колокольчики звякнули.
— Надевай! — сказала она. — Я не могу допустить, чтобы моя сестра, уже почти взрослая, выглядела как полная дура. — Джанин снова встряхнула блузку. — Надень. Можешь взять ее… но только на сегодня, хорошо?
Солнце проникало в окно столовой, отчего блеск для глаз казался еще ярче. У нее болел живот. Ей было жарко и как-то… странно. Во дворе отец поливал розы, склонившись над цветущими кустами. Она слышала, как мама на кухне болтает с миссис О'Фланнери о какой-то соседке, чья дочь сбежала из дому со страховым агентом.
— Не вертись! — прикрикнула на нее Джанин. — Сиди тихо, а то я тебе в глаз попаду!
Подводка для глаз холодила веко; от крема-основы сводило кожу. В зеркале она была похожа на Клеопатру. Во дворе возился пес Роджер. Из-под его лап летели комья земли.
Джанин взяла два тюбика с помадой.
— «Блестящий закат» или «Дикая слива»?
Стейси выбрала «Дикую сливу» и стала смотреть, как Роджер затаскивает Барби в дыру перед зарослями пыльных люпинов.
Стейси достала из кармана джинсов серебристый тюбик с «Дикой сливой» и, выпятив губы, посмотрелась в зеркало над умывальником в туалете клуба Бишопс-Крофт. В стриженых волосах переливались всеми цветами радуги заколки.
Тот села на пол и облизала собственные, ненамазанные, губы.
— Значит, с этим ничего поделать нельзя?
Стейси провела помадой по губам и завинтила крышечку. Потерла губы друг о друга и промокнула обрывком туалетной бумаги.
— Нет, абсолютно ничего.
— И что ты чувствуешь?
— Когда?
— Когда у тебя месячные.
Подтянувшись на руках, Стейси села на столешницу рядом с умывальниками.
— Как будто тебе втыкают ножи во… влагалище.
— Спереди, что ли?
— Это называется «влагалище». Когда у тебя месячные, «перед» называется «влагалище».
Тот стала играть со шнурками туфелек.
— Как ты думаешь, теперь тебе дадут отдельную квартиру?
— Наверное, нет. Может, через год…
Тот встала и посмотрела на свое отражение в стекле.
— Когда тебе дадут квартиру, Дэвид, можно мне будет жить с тобой?
— Может быть, — ответила Стейси, проверяя, хорошо ли держатся в стриженых волосах ее радужные заколки. — Но знаешь что, Тот…
— Что?
— Больше не зови меня Дэвидом.
Тот явно удивилась:
— Как же мне тебя называть?
Стейси бросила ей помаду и теперь смотрела, как Тот мажет губы «Дикой сливой».
— Наверное, лучше зови меня Стейси.
Мама плачет в саду за сараем. Она говорит, что идет проверить, высохло ли белье, но белье занимает всего минуту. Она прячется за сараем — я вижу ее зеленый джемпер между стеной и соседским забором. Там она ревет, а когда возвращается домой, лицо у нее красное и мятое, как папины длинные кальсоны. Я бы ни за что не стала плакать за сараем. Там слишком много пауков.
Когда мне надо выплакаться, я плачу в ванной, потому что там хорошее зеркало. Мне нравится смотреть, как лицо раздувается и исчезают ресницы. Иногда я стараюсь не закрывать рот, когда плачу. Это трудно.
Когда папа уехал, я стала плакать на лестнице. Дороти запиралась в ванной и долго не выходила.
Я перестала открывать рот, когда плачу. Больше я так не делаю.
Слоник-солонка
Тот выглянула из-за заднего бампера «остина-аллегро» мистера Патела и рассмотрела мальчишек, сидевших на корточках на тротуаре у дома Пателов. Потом вытащила из заднего кармана блокнот шпионского клуба тупика Стэнли и стала записывать: «Девятое октября, среда. Майкл О'Фланнери, Найджел Дипенс и Аллан Принс сидят на тротуаре за живой изгородью Кисала». Она перестала писать и прислушалась.
— Мой отец говорит, всех иммигрантов нужно посадить на сухогруз и отправить обратно, — сказал Майкл. — Он говорит, они все здесь берут наших женщин. — Он принялся развязывать узел на пакете из «Сейнзбериз».
— Каких женщин? — спросил Аллан. — И куда они их берут?
Майкл покачал головой:
— Берут их! Значит, занимаются с ними сексом, болван!
Аллан смутился:
— Но ведь у мистера Патела только одна нога.
— Ну и что?
— Не знаю. Просто мне кажется, что он… ну, не такой. Он ведь одноногий.
Найджел развязал пакет и сморщил нос.
— «Остановите иммиграцию. Начинайте репатриацию». Вот что говорит БНП.[12]«Вышлем из страны всех черномазых ублюдков!»
— Что такое репатриация? — спросил Аллан.
— То, что сказал Майкл. Когда их высылают на сухогрузе с бананами или надувном плоту. Вот, понюхай.
Тот увидела, как Найджел поднес открытый пакет к лицу Аллана. Мальчик оттолкнул пакет и зажал нос пальцами. Найджел рассмеялся.
— Ты, ублюдок! — закричал Аллан.
Тот лизнула кончик карандаша и написала: «Говорят о Кисале и его родителях. У Найджела в пакете что-то вонючее; он заставил Аллана это понюхать. Они говорят о плавании на плоту».
