Не дай пролиться русской крови, великий князь, — воздел руки архиепископ Киприян. — Тебе ли не ведомо, сколь ее пролито нехристями?!
Святой отец, я ли желаю зла Новгороду? Не новгородцы ль от меня отреклись?
Я молю: прости их, княже, за скудоумие.
Дмитрий тронул седые виски:
Я от Новгорода отойду, коли он примет моего посадника, какой городом будет править сообща с новгородским. Будет по-моему — не стану разорять земли Новгородские…
* * *
В легких санках, обгоняя воинство, ехал великий князь в шубе и бобровой шапке. За санками, на длинном чембуре, рысил княжеский конь под седлом, покрытый теплой попоной. Тонконогий, широкогрудый, он гнул шею дугой, косил, прядал ушами.
Снег уже сошел, и санки катили по голой земле. Дмитрий загляделся на полки — каждую дружину вел свой воевода, под своим стягом.
Дружины шли ряд в ряд. Дмитрий подумал: «Такой силой на ордынцев бы ходить, а не усобничать». На крутом повороте санки едва не опрокинулись. Гридин спешился, успокоил коней. И снова впереди поле, в стороне лес, и санки покатили, обгоняя растянувшиеся дружины…
А Великий Новгород стены и башни крепил. Едва утренняя заря возвестит день, как новгородцы, отбросив снег, глину копают, матицы набивают, кирпич обжигают. Из леса бревна волокут, камень подвозят…
Чем ближе подступали дружины к Новгороду, тем чаще останавливались на привалы. Оттепель затрудняла дороги. У князя Дмитрия даже мысль родилась: а не воротить ли дружины? Но тут прискакал из авангарда гонец, возвестил:
Новгород открылся, монастыри и деревеньки завиднелись!
Дружины подошли к Новгороду, расположились под стенами. По Волхову охватили город. Вооруженные новгородцы взошли на стены, готовились отразить дружины Дмитрия. Удивлялись:
Аль мы недруги, чтоб нас осаждать?
Диво-то какое — Русь на Русь ополчилась!
А на самих панцири зеркалами поблескивают.
Князь Дмитрий тем часом объехал город, спросил воеводу:
По силам ли нам город взять? Аль измором?
Коли сомневаешься, чего ради в эту землю шли?
То так.
Надобно стрелы каленые пустить!
Подождем, может, миром урядимся?
Дни начинались с колокольного перезвона. Заводили в Святой Софии, подхватывали в монастырях, за городскими стенами. В первый же день гридни из младшей княжеской дружины поставили Дмитрию шатер. Ждали послов новгородских. Лишь на третий день открылись Половецкие городские ворота и выехала колымага архиепископа. С помощью монахов вылез Киприян. Дмитрий подошел под благословение. Архиепископ спросил сурово:
Почто ты, князь, войско на Новгород навел? Я ли не молил тебя? Тебе бы Русь беречь!
Прости, владыка, но я ли Русь разоряю? Не пора ли Новгороду припомнить, что он не вольный город Брюгге, а искони русский, и ему надлежит повиноваться великому князю?
Смолк Дмитрий. Киприян заговорил снова:
Новгородцы вольны в выборе князя, и коли тебе память не изменяет, и отца твоего звали. Ты на Шелони с посольством говорил и думал, что новгородцев на колени посставил? Ан нет. И коли ты станешь разорять наши земли, Новгород за себя постоит. Уводи, князь, дружины, не вводи новгородцев во искушение…
Возвратился архиепископ в город, а великий князь развернул дружины вокруг Новгорода и велел изготовиться. А сам дозоры что ни ночь объезжал — проверял, не замышляют ли чего новгородцы.
Однако все было тихо. Новгородцы жили прежними устоями: с утра звонили колокола по церквям, звенели молоты в кузницах, и ратники со стен не задирали дружинников.
Дмитрий жаловался Ростиславу:
Я ожидал, что Новгород откроет ворота и не станет оказывать сопротивление. Но сейчас вижу, новгородцы настроены решительно. Они подготовились к длительной осаде. У них хорошие запасы, чего нет у нас.
Созвал Дмитрий воевод. Собрались в шатре великого князя. Дмитрий заглянул каждому в глаза:
Что скажете, воеводы, стоять ли нам тут, измором ли брать?
Великий князь, — заявил воевода Георгий, — ростовская дружина не готова зимовать здесь.
Уходить нам надобно, — поддержали ростовского воеводу другие.
Дмитрий нахмурился:
На длительную осаду и я расчет не держал. В таком разе, воеводы, готовьте дружины, уводите гридней по удельным княжествам.
Глава 4
Изба тиуна Онцифера — на земле боярина Прова. Сам боярин в дружине великого князя числится, потому Онциферу воля, он сам себе во всем хозяин.
Просторную избу-пятистенку срубили тиуну смерды, покрыли не соломой — тесом. И хозяйство у него крепкое: лошадь, две коровы и птица всякая. А жены у Онцифера нет, во всем мать управлялась, когда жива была. Вот и привел тиун к себе в избу Аксинью, а Будыя поселил на подворье боярина, пока недоимки за ними числятся. Холопом кабальным стал Будый.
Показал Онцифер Аксинье хозяйство, заметил:
Не в бедности жить будешь, как у Будыя, в сытости…
Темень еще, а Аксинья уже коров доит, хлев чистит. Сена из стога надергает, в ясли заложит и птице зерна засыплет. Онцифер тем часом коня выведет, напоит и в телегу впряжет. А умащиваясь, непременно Аксинью ущипнет:
Эк, вроде теля: кто погладит, того и полижет.
Не раз Аксинья Будыя добром вспоминала: тот жену жалел, от трудной работы берег, а у Онцифера нет к ней жалости. Еще и ночами досаждал. Ко всему попрекнет:
Я тебя, Аксинья, из нужды взял!
Сколько бы терпеть Аксинье, не случись чуда. Не углядели на боярском подворье за кабальным холопом: выждав время, когда псы лютые к Будыю привыкли, он и объявился у избы Онцифера. Прокрался к оконцу, прислушался. Тихо. Вдруг услышал голос Онцифера на сеновале.
Тихо ступая, подошел Будый, затаился. Вскоре тиун с сеновала спустился, промолвил со смешком:
Хороша, ух как хороша телка.
Тут Будый и подстерег его. Один взмах — и обушок топора опустился на голову Онцифера.
Аксинья, Аксинья! — позвал Будый. — Бежим!
Собрались наспех, и ушли в края глухие, где жил народ тихий, обид никому не чинивший, — мещера…
* * *
От новгородского похода затихла на время удельная Русь, и даже братья Невские помирились. Не стал городецкий князь требовать себе великого княжения.
Однако Дмитрий ие верил, что наступил конец распрям, знал, браг Андрей не угомонится. А как хотелось переяславскому князю тишины и покоя…
Великий князь Дмитрий ехал из Владимира в Переяславль- Залесский и был уже на половине пути, как вдруг заметил несколько березок, стоявших обочь дороги. Они напомнили ему, что если взять отсюда к лесу и чуть углубиться, то выедешь на ту поляну, где живет бортник Ермолай, у которого князь отдыхал, возвращаясь из Ростова.
