Я разбирался с ними по очереди. Выделял и анализировал. Разделял и властвовал…
Первое — болезнь Лукреции. В Ферраре, на восьмом месяце беременности. Она страдала от жары — и холодного равнодушия окружения. Она беспокоилась за ребенка — я беспокоился за нее.
Моя прекрасная сестра. Мы с ней близки с самого раннего детства. Никто не знал меня лучше, чем она. Никто не любил меня так, как она. Да, я слышал грязные сплетни… но нет, они ложны. Я никогда не поступил бы так с теми, кого люблю.
А сейчас она больна. Лихорадка, кровопускание. Если она умрет, я… мир почернеет для меня, рухнут все мои надежды. Проклятье. Но я ничего не могу сделать. Только ждать и надеяться. Бессилие, поистине ужаснейшее из чувств.
Второе — гнев Людовика. На сей раз я зашел слишком далеко. Забрал чересчур много свободы. Угрожая Флоренции, я оскорбил французского короля. Он намерен вернуться в Италию и по прибытии наказать меня за дерзость. Так говорят. Так сообщает в письмах сам Луи.
Третье — недовольство командиров. Офицеры напуганы. Так доносили мои шпионы. Они осознали грандиозность моих замыслов. Поняли, что я проглочу и их скромные владения. Они почувствовали, как стягивается цепь на их горле. Вителлодзо и Оливеротто. Орсини и Бальони. Выступят ли они против меня? Станут ли эти союзники моими врагами? Да… теперь это лишь вопрос времени.
Четвертое — Флоренция держит меня за дурака. Она тянет время, бесстыдно заговаривает зубы. Она сознает, что Людовик выступит на ее стороне. И знает, что его войска уже в пути. В который раз она отговаривается лживыми посулами. Как раз вчера Содерини читал мне очередное послание. Пустые словеса — фирменное блюдо Синьории. Я обрушил на него свою ярость. Мне стало легче, но делу это не помогло.
Флоренция отказывалась заключать со мной соглашение. Офицеры потеряли дружеское расположение. Франция перестала считать меня союзником.
Итак, у меня нет друзей. Только враги. Но всегда лучше знать своих врагов. А обстановка может и измениться. И обстановка БЕЗУСЛОВНО изменится.
Какой ход мне следует предпринять? Пожертвовать пешку Луи? Перетянуть его обратно на мою сторону? К дьяволу Флоренцию — сделаем ставку на французов. К дьяволу офицеров — они все равно предадут меня. Может, даже уже предали.
Я дам приказ Вителлодзо убраться из Ареццо. Я разозлю его. Заставлю раскрыть карты. Возможно, это порадует Луи и вернет мне его дружбу. Убьем двух зайцев одним ударом.
Да. Таков план действий. Решение принято, страхи уползли. Заботы и тревоги улетучились.
Я жевал оленину, смакуя вкус крови. Бросил леопардам теплые оленьи бочка и взглянул на восточные холмы. Солнце отправилось в дневной путь по небу. Начало пригревать.
Я вернулся в Урбино. Вернулся в его пустынный дворец. И забылся сном в одиночестве темной герцогской спальни.
Мне приснилась Лукреция. В моем сне она умирала.
Чезена, 9 августа 1502 года
ЛЕОНАРДО
В дневные часы воздух разогревался до состояния парной бани, а яркий свет резал глаза. Я пробовал носить шляпы с полями разной ширины, но они не защищали от лучей, отраженных от яркоокрашенных стен домов, от светлых булыжников или от глади реки, которую я наносил на карту. Надо придумать, как решить эту проблему. Может, я смогу сделать специальные очки, рассеивающие свет подобно витражам в окнах соборов?
Почему же я чувствую…
Да, днем здесь царила влажная жара, но зато ночью…
Почему же я чувствую себя таким…
Стоя на балконе своей комнаты, я вдыхал ласкающий, словно бархатный, воздух и смотрел в небо, освещенное звездной россыпью — каждая звезда, как я полагал, являлась планетой, подобно нашей Земле или Луне, все они отражали свет Солнца, а оно находилось в центре нашей Вселенной, хотя редко встретишь человека, способного это понять.
Я сбросил всю одежду, но никто меня не видел — горожане давно спали. Из комнаты за спиной с моей кровати донеслось сонное мальчишеское бормотание…
Почему же я чувствую себя таким счастливым?
Да, жажда утолена. Ночью после почти пятилетнего перерыва Салаи забрался ко мне в кровать и поцеловал меня в губы. Три четверти моего существа уже блуждали в царстве Морфея, и долгое время, пока мы целовались и ласкали друг друга, я думал, что все это мне снится. Такие сны нередко посещали меня. Но нет, это была (и есть) явь — его тощая плоть с крепкими мышцами и теплой кровью, с душистыми локонами и увлажненной потом кожей.
Вздохнув, я задумался, почему вновь позволил себе так увлечься. Мне казалось, что все это осталось в прошлом. Меня тревожило, очевидно, не приведет ли наша физическая близость к тем штормам, что так часто бушевали в Милане. Но, несмотря на тревогу, я счастлив. Животная, первобытная радость, физическое возбуждение… они тем более восхитительны, поскольку я почти забыл о таких чувствах.
Сними ненадолго маску, никто тебя сейчас не видит…
Я знал, что теперь долго не усну, но в кои-то веки мне не хотелось ничем заниматься — ни алгебраическими вычислениями, ни геометрическими представлениями. Мне хотелось лишь попросту наслаждаться жизнью. Поэтому я накинул легкий плащ, спустился по лестнице безмолвного дворца и вышел на залитую звездным светом площадь.
Утихли даже насекомые. Слышались лишь журчание и плеск падающей воды в старом фонтане. Но какими громкими казались эти звуки сейчас, когда все окутано тишиной! Я зачарованно прислушивался к разнообразным звуковым оттенкам, порождаемым водой, падающей с разных высот в разные по глубине секторы бассейна. Рождалась музыка. Я уловил гармоничные созвучия нового инструмента.
Мои мысли вдруг сменили направление… Почему Салаи предпочел прийти ко мне в спальню сегодня ночью? Ответ, вероятно, не слишком лестен. Он скучал и чувствовал себя несчастным с тех самых пор, как мы покинули Урбино, — осмотр крепостей не казался ему увлекательным занятием. Он стонал от вида жителей Романьи. Высмеивал их тусклые одежды, их провинциальный говор, их узколобость. Он чувствовал себя одиноким, пойманным в ловушку. А ведь он еще молод, и потребности и желания у него также молоды. И я не винил его — это совершенно естественно. Я лишь надеялся, что он не будет испытывать неловкость или смущение, встретившись со мной завтра.
Но к чему думать о завтрашнем дне. Да тут и думать не о чем. Все это мелочи жизни. Мелочный страх стать прахом, быть преданным забвению… ему противостоит настоящее сиюминутное блаженство. Если бы удалось остановить время — задержать мою жизнь здесь, в этом мгновении, как на картине…
Не знаю, долго ли я пробыл у фонтана, слушая его музыку, вдыхая бархатный воздух… но знаю, что пребывал в счастье.
Сколько раз в жизни я испытывал истинное счастье? Такие мгновения вздымаются как горные пики в туманной долине моего прошлого. Беда в том, что большую часть времени я блуждаю под завесой этого тумана и не могу разглядеть их. Мне видна лишь темная долина, по которой я бреду, — тропа под ногами и зияющая за ней бездна.
