После выпитых двух бутылок порешили вместе снова ехать в Чечню, там настоящие мужики… Завтра.
А пока решили проехать на вокзал и заглянуть в кафе «Кавказ». Смышляев сказал, что это кафе держат кавказцы и там вечерами собираются недобитые боевики. Им стало легко от принятого решения, и они выпили еще… Смышляев прихватил с собой гранату.
* * *
Кафе «Кавказ» держали не чеченцы, а армянин Самвел Меликстян. Это был полный представительный мужчина с большой золотой печаткой на пальце. Самвел был женат. У него пятеро детей. Самвел воспитывал их по армянским законам.
— Дети для армянского мужчины — это святое, — говорил он. — Ты можешь изменять жене, иметь двух или трех любовниц, но ты никогда не должен забывать своих детей. Армянин, бросивший семью и не помогающий детям, это позор.
Сегодня кафе было закрыто на спецобслуживание. Старшему сыну Гарику исполнилось четырнадцать лет. Ребятам, которые пришли в кафе, было лет по тринадцать-пятнадцать. Это были одноклассники, мальчики, девочки… Одна девочка из музыкальной школы. У Элины были черные волосы, зеленые глаза и необычная фамилия — Россолимо. Она была гречанка из Крыма, но любила говорить, что ее предки из Италии.
Девочки крутились около зеркала. Мальчики переговаривались грубыми голосами и безостановочно ходили в туалет курить. Гарик — толстый, смуглый, в галстуке-бабочке — сидел во главе стола и громко стучал по бокалу столовым ножом.
— Друзья мои, прошу всех к столу. Сейчас будет тост.
Столы были заставлены вазами с цветами, зеленью, блюдами национальной кухни — путук в горшочках, чанахи, хачапури, обязательные шашлыки.
Женька в это время грузил в тачку мешок с рисом.
Раздался звонок в дверь. Самвел, чертыхаясь вполголоса, закричал:
— Закрыто! У нас спецобслуживание. — Приоткрыл дверь.
У порога стояли двое мужчин.
— Всем предъявить документы! Милиция.
— Какая милиция-полиция, дорогой? У нас спецобслуживание, дети… день рождения.
— Ты что, не понял меня? Какие, на хрен, дети! Тот жирный тоже ребенок? Ну-ка, руки в гору!
Мирошниченко ухватил Гарика за руку, стал выкручивать ее приемом. Самвел бросился на защиту сына. Схватил Мирошниченко за грудки, и они упали на пол, покатились, опрокидывая столы и стулья.
Прапорщик Смышляев выхватил гранату. Девочки завизжали.
Услышав шум драки и крики, Женька выглянул из подсобки. Увидел забившихся в угол людей, какого-то человека с гранатой в руках перед собой.
Что было сил ударил его по голове стеклянной бутылкой с минеральной водой. В это время Самвел, сидя верхом на Мирошниченко, стянул со стола скатерть и ударил Мирошниченко по голове каким-то блюдом.
Женька осмотрел упавшую гранату. Чека была на месте. Накрыл ее толстой эмалированной кастрюлей. Бросил Самвелу:
— Гранату не трогай. Отдашь ее ментам, иначе у тебя будут проблемы.
Похлопал по карманам лежавшего Смышляева. Из нагрудного вытащил удостоверение, отпускной билет. Хмыкнул.
— Проблемы будут обязательно. Это менты. Хоть и пьяные. Звони 02… А я пойду.
Самвел запричитал:
— Спасибо, брат, дай бог тебе здоровья. Спас детей, тебе это зачтется. Что я могу для тебя сделать?
— Дай денег, немного… И постарайся про меня ничего не рассказывать, хотя бы сегодня.
Стараясь не бежать, двинулся к железнодорожным путям, на которых стояли товарные вагоны.
Отъехав от города, утром на рынке он купил новенький камуфляж и электричками двинулся в сторону Моздока. Через два дня Женька был уже в Чечне.
* * *
В клетке для задержанных на полу спал Мирошниченко. Ему снился убитый прапорщик Голенков. Он укоризненно качал головой и говорил, вот ты проявил беспечность, а меня убили!
А потом он неожиданно вновь увидел, как задержали они на блоке ржавые «Жигули» с двумя чеченцами в камуфляже и с оружием. Парни показали удостоверения чеченской милиции. Надо было бы их отпустить. Но старшему на блоке не понравилось, что чехи ведут себя слишком дерзко. Будто это не Россия в Чечню вошла наводить конституционный порядок, а, наоборот, Чечня наводит порядок в России. Тогда и вызвали по рации подкрепление. Через десять минут примчались два бэтээра, бойцы скрутили задержанных, натянули им на голову мешки и умчались. А на следующий день поднялся переполох до небес. Пропали задержанные чеченцы. На джипах приезжали крутые чеченские мужики, все обвешанные оружием. Заходили на блок нагло, как к себе домой. Разговаривали, как допрашивали. И странно, робел Мирошниченко в разговоре с ними. А потом прошел слух, что нашли ту машину, а в ней обгоревшие трупы. Парни те оказались родственниками очень больших людей в чеченской администрации и тех, кто шастает по горам.
Родственники поклялись найти и кровно отомстить убийцам. Ровно через неделю у Мирошниченко закончился срок командировки, и он вернулся в родной УВД. А еще через неделю ребят, с которыми он на блоке был, расстреляли в городе.
И страшно было Мирошниченко во сне. Как жить теперь в своей стране?
Здесь же, в клетке, с перебинтованной головой храпел Смышляев.
* * *
Однажды вечером Ахмад-Хаджи вместе с Аликом и Андреем уехали в соседнее село. Ночью в Женькину коморку пришла Марьям. Она погасила свет, разделась в темноте. Ее горячие соски, выпроставшиеся из-под лифчика, твердо упирались ему в грудь, и он пугался. Такое с ним было в первый раз: женское тело, горячий бархатный живот, жесткие завитки волос… Неземное блаженство…
Потом, незаметно для себя, тесно прижавшись друг другу, они провалились в сон… Ему и ей приснились одинаковые сны.
…Лето с короткими обжигающими дождями… Затем густо и лениво наплывал запах осени, холодной осенней свежести и печали. А потом приходило чувство опасности и страха, карабкающееся холодным пауком на вершину всех сновидений, распугивая нестерпимо ласковое тепло, тревожа блаженное онемение и такую счастливую и доверчивую слепоту. По каждому движению, по нарочитой случайности, а на самом деле прямой целенаправленности блуждающих касаний как бы спящих рук они оба понимали, что проснулись, но какое-то время не подавали виду. Потом Марьям поднялась, отвернувшись к стене, спешно оделась.
— Это было первый и последний раз, Женя. Считай, что это благодарность за сына. Больше такого не будет, иначе убьют тебя и меня. Запомни это.
* * *
Через несколько дней приехал Ризван.
После ужина они сидели на нагретых солнцем камнях, и Ризван говорил Женьке:
— Так получилось, что ты живешь в моей семье. А я уже много лет живу в Москве. У меня свой бизнес, семья. Почему я стал воевать? Просто приехал из Москвы в Грозный и увидел бомбежку. Русский летчик сбросил бомбу на школу. Я видел, как плакали люди, которые собирали то, что осталось от их детей. Как они проклинали этого летчика, и Ельцина, и Грачева. С того дня я дал себе слово, что ни одного летчика не оставлю в живых. Каждую весну я еду в Чечню и воюю здесь за свой народ, за погибших детей.
