Вскоре показалась толпа, вздымавшая вокруг себя облака пыли. Около двадцати молодых людей довольно быстро двигались вперед тесной группой; в их кольце, изо всех сил стараясь вырваться наружу, подгоняемые пинками и тычками, спотыкаясь, шли двое крепко сложенных мокхазни, синяя форма свисала лохмотьями, и местами проглядывало голое тело. Когда они в отчаянии прижались к стене дома, окончательно отрезавшей им путь к отступлению, послышались странные, похожие на придушенные рыдания звуки, глаза у обоих вращались в орбитах, как у безумных. Лица солдат были разбиты, кровь капала, стекала на грудь. Впрочем, окружавшие были не меньше залиты кровью, чем пленники. В нескольких шагах позади, над переулком, по которому они шли, стояла пыль, теперь же, сойдя с мостовой, они неуклюже скользили в грязи. Если кто-либо из двоих падал, их заставляли подняться пинками со всех сторон. Краешком глаза Амар заметил, как кот, прижавшись к крыше, скрылся из виду, извиваясь, точно змея.
Перекрывая беспорядочный шум, голос нищего громче прежнего выводил свою безотрадную песню. Наверное, он сумасшедший, подумал Амар, раз не понимает, что творится рядом. И тут, когда толпа и ее жертвы оказались прямо под ним, так, что Амар мог бы до них доплюнуть, с более светлого конца улочки, со стороны Рас Черратин, донеслись крики и трели полицейских свистков. Казалось, всех внизу одновременно ударило током. Дальнейшее произошло молниеносно. Солдаты с нечеловеческой силой рванулись в разные стороны. Круг мгновенно раздался, несколько молодых людей, потеряв равновесие, упали, ударившись об стену, так, что Амар почувствовал, как она содрогнулась. Но в тот же миг лезвия ножей блеснули в солнечном свете. Один из мокхазни вскрикнул: «А-a-a», другой беззвучно повалился на землю. Молодые люди, натыкаясь друг на друга, спотыкаясь и падая, бросились бежать назад. Амар видел лица тех из них, кто задержался, чтобы в последний раз осыпать градом проклятий лежащих на земле людей. Они тоже похожи на безумцев, подумал Амар, но в нем возникло неистребимое желание оказаться на их месте, почувствовать то, что чувствовали они, когда лезвия ножей вонзались в тело врага.
Площадь обезлюдела, только нищий продолжал тянуть свою песню, как кузнечик в летнем поле; ему достаточно было вытянуть правую ногу, чтобы упереться в голову одного из мокхазни. Однако он сидел неподвижно, лицо его было по-прежнему устремлено вверх, а губы шевелились, повторяя святые стихи. Французы будут здесь через минуту и, уж конечно, потащат беднягу-слепого в участок как свидетеля-только они были способны на такую немыслимую глупость.
Не теряя времени, Амар поднял голову, изучая расположение крыш. Ему несдобровать, если его застанут здесь, но, даже если он спрыгнет вниз и побежит по улочке, то вряд ли доберется до ее конца до появления полиции. Пригнувшись, он поднялся на ноги и стал медленно пробираться по крышам, стараясь не шуметь, пока не оказался у стены высокого здания. Выступ вверху тянулся со стороны переулка, превращаясь в узкую стену, разделяющую два внутренних дворика. Не испытывая головокружения и стараясь глядеть только под ноги, Амар прошел по карнизу и перебрался на крышу соседнего дома. На мгновение оглянувшись, он увидел внизу во дворике старуху, с интересом следившую за его передвижениями. Вот это было уже плохо.
— Лучше смотри в другую сторону, бабушка, — сказал он, одновременно оглядывая чисто прибранную крышу похожего на куб строения, на которой очутился. Где-то рядом должна быть улица.
Снизу донесся голос старухи: «Да благословит тебя Аллах». Или она сказала: «Да покарает тебя Аллах»? Амар не был уверен: оба арабских слова звучали похоже. Дойдя до края, он взглянул вниз: там была еще одна широкая крыша, гораздо ниже той, на которой он стоял сейчас. Чуть поодаль он увидел мощенный мраморными плитами двор с росшими в каждом углу маленькими апельсиновыми деревцами, но угол был таков, что Амар не мог с уверенностью сказать, есть ли там улица. Если он спрыгнет сейчас, то наделает много шума; все следовало делать быстро, а взобраться обратно на такую высоту уже не удастся. И не будь в городе беспорядков, если его поймают на крыше, неизбежно упекут за решетку: крыши отводились женщинам. Мужчина, карабкающийся по уступистым крышам, мог быть либо вором, либо прелюбодеем. А сегодня дела обстояли еще хуже. Его просто пристрелят, вот и все. Пробормотав короткую молитву, Амар свесился как можно дальше и отпустил руки. Если в здании были люди, они наверняка услышали шум его падения. Добежав до другого края, Амар увидел внизу пустую улицу и снова прыгнул, больно ударившись босыми ступнями о грязную мостовую. Он попал в маленький хитрый переулок со множеством тупичков, где со всех сторон были одни двери, и пришлось проплутать, пока не нашелся выход. Миновав три поворота, он очутился на улице. Даже зная расположение такого дерба наизусть, всегда можно обмануться. Здесь торговали корзинами, но каким неузнаваемым казалось сейчас это место — безлюдное, с наглухо запертыми ставнями! Если бы хоть одна из нескольких дюжин лавок работала, улицу можно было бы узнать, но теперь знакомыми казались только круто уходящая вниз мостовая и бесчисленные грозди зеленого винограда, свисавшие с решеток.
Амар решил, что, по крайней мере, теперь он в безопасности, раз никто не видел, как он спрыгнул с крыши, и поэтому, не ускоряя шаг, двинулся вперед. Однако стоило свернуть на улочку, которая вела к воротам Мулая Идрисса, он понял, что идти следовало в другую сторону. Возле ворот, прямо перед ним стояло несколько французских полицейских. Недолго раздумывая, Амар повернулся, чтобы поскорее уйти.
— Eh toi! Viens ici![79]— крикнул ему один из полицейских.
Амар неохотно побрел навстречу. Зачем он пошел так? Выбери он другой путь, смог бы пройти через Герниз. Перед глазами у него мелькали картины пыток. Они могут засунуть руку в тиски и заворачивать до тех пор, пока не начнут трещать кости. Могут рассыпать по полу твоей камеры скользкую намыленную солому вперемешку с битым бутылочным стеклом, раздеть тебя и заставить ходить взад-вперед, и будешь падать на торчащие отовсюду стекла, пока не окажешься весь утыканный осколками, как верх ограды. Могут исхлестать тебя до полусмерти, обжигать кислотой, морить голодом, заставить тебя проклинать Аллаха, вводить тебе шприцем всякую отраву, так, что ты сходишь с ума и начинаешь отвечать на все вопросы, которые тебе задают. При этом они всегда смеялись, даже когда били тебя. Вот и сейчас они смеялись, глядя на него, — быть может, потому что он шел так долго: ему казалось, что он едва двигается. Когда он подошел уже совсем близко, тот, что окликнул его, стал что-то громко говорить остальным, но Амар не мог понять ни слова. Он остановился.
— Viens ici! — прорычал полицейский. Это Амар понял. Понял и снова медленно двинулся с места. Полицейский шагнул ему навстречу и грубо схватил за плечо, все время не переставая что-то сердито говорить товарищам. Неожиданно он толкнул Амара на дверь лавки, так что тот изо всех сил ударился головой о железный засов. Движения полицейского были резкими, неожиданными, непредсказуемыми. Огромной красной ручищей он схватил Амара за горло и пригвоздил к стене; вразвалку подошел другой полицейский и посмотрел с улыбкой. Этот тоже стал что-то говорить. Сначала он проверил карманы, ощупал каждую складку одежды — все это время Амар не переставал горячо благодарить Аллаха за то, что Он повелел ему оставить дома перочинный нож, — и, наконец, наотмашь ударил его по щеке тыльной стороной ладони. После этого он отошел с выражением неудовольствия, почти отвращения на лице — то ли потому, что ему пришлось дотронуться до Амара, то ли оттого, что ему так и не удалось ничего найти. Полицейский, державший Амара за горло, еще раз ударил его по той же щеке и изо всех сил толкнул так, что тот кубарем покатился по земле. Амар поглядел на него снизу вверх, ожидая удара тяжелого башмака, но полицейский повернулся и неторопливо направился к остальным.
