Ночь плавно перетекла в утро следующего дня. Уже давно Себаштиану не чувствовал себя таким бодрым: новое расследование в родном городе, теплое, дружеское участие Морантеса и земная чувственность Беатрис подействовали на него сильнее стимуляторов.
— Замечательно, — одобрил Морантес.
— Что? — переспросил Себаштиану. Он прослушал.
— А то, что я в восторге, Ромео. И что ты витаешь в облаках. И что завтра мы встретимся.
Так завершились сутки — чуть затянувшимся поцелуем в щеку и вызовом такси.
В тот вечер старик вернулся домой поздно. Его переполняла усталость и одолевала боль, засевшая в висках и лишавшая его присутствия духа. Он медленно поднимался по лестнице дома в Латинском квартале, отдыхая на каждой площадке, пока не добрался до пятого этажа. Лифт уже много лет не работал, и никто не позаботился его починить: табличка, болтавшаяся на ручке дверцы, давно пожелтела от времени. Как будто у жильцов были деньги, чтобы привести в чувство древнюю развалину!
Он вошел в свою комнату, пересек ее и замер у окна. Тусклую лампочку на потолке он зажигать не стал. Капли дождя катились по стеклу, сливаясь в ручейки и речушки, стекавшие на карниз. Потертый диван занимал половину комнаты, рядом стояли обшарпанный деревянный стол и пара колченогих стульев. Телевизор скончался от старости несколько месяцев назад, но радио еще подавало признаки жизни, транслируя новости, обильно разбавляя их треском статического электричества.
Старик осмотрелся вокруг: эту дыру он снял полгода назад с условием, что не будет показываться тут днем, когда сарай превращался во временное логово для местных доминиканских шлюх. Каждое утро здоровенный негр будил его, барабаня кулаками в дверь, пока та не начинала трещать под градом ударов, угрожая сорваться с петель. По крайней мере потаскухи были чистоплотны: они держали постельное белье в шкафу и обычно прибирали комнату перед его возвращением.
Он благословлял службу социальной защиты, которая совершенно бесплатно поручила его заботам чудотворца. Человека, который взялся его вылечить. Спасителя.
С плаща до сих пор капала вода, но старик не стал раздеваться. Холод стоял зверский. Он прикрыл глаза и слепо уставился сквозь стекло на внутренний двор, слабый свет, падавший из соседнего окна, и облупившуюся картину на фасаде дома напротив. Сонмище лиц, мертвенно-бледных, глумящихся, было тут как тут, отражаясь в стекле. Они являлись ему во сне, в ночных кошмарах, в лужах на асфальте, словно привидения, не смирившиеся с тем, что обитают в мире ином. Лица, искаженные гневом. Они дожидались его, и он знал, что есть только один способ избавиться от них. Ему стоило усилий признаться в своих тайных помыслах, но доктор отнесся к его словам очень серьезно: «Чрезвычайно важно, чтобы ты не убегал от них, — так он сказал. — Они олицетворяют твои страхи. Это твоя внутренняя ярость рвется наружу. Они часть тебя, но ты не должен им позволить одержать над собой верх. Мы будем бороться против твоих лиц вместе», — обещал он. Доктор знал, что делать.
Старик шагнул к батарее и пощупал ее: она была теплой.
Из кармана плаща он вытащил лист бумаги. Тотчас швырнув листовку на пол, точно она была заражена спорами инфекционной болезни, он отпрянул. Глаза его выкатились из орбит. Будь проклят арабский иммиграционный центр в квартале Чуэка и его религиозные памфлеты.
Старик явился туда в девять вечера, надеясь, что церемония уже закончилась. Ему требовалось сориентироваться на местности, уяснить сложность задачи и заодно перекусить, но служитель культа запоздал. «Служитель культа, аятолла, или как там его, но уж точно не священник», — подумал старик. Худой мусульманин с густой бородой и в огромных очках в черной роговой оправе. Очки соскальзывали с переносицы в течение всей службы. Старика выводило из себя, что иноверец ежеминутно поправлял их, водворяя на место. Его тело утопало в складках просторного коричневого балахона dish-dasha,[49]доходившего ему до пят. Пресловутый центр полностью занимал здание, расположенное на задворках Гран-Виа. Это грязное строение с темными окнами, забранными металлическими решетками во избежание вандализма, служило приютом обездоленным, а также центром информации для тысяч нелегальных иммигрантов, наводнявших город.
Старик ощерился, вспомнив шайку побирушек и отверженных, собиравшихся там каждый вечер, чтобы кое-как вытерпеть службу в обмен на жалкие крохи хлеба и стакан горячего молока. И пусть не говорят об истинном благочестии этой банды отверженных! Как истинный знаток человеческой натуры (во всяком случае, Он считал себя таковым), старик ни секунды не верил в их набожность. Ему даже не требовалось подтверждение из уст доктора. Дай Бог, доктор спасет его душу.
Темная кожа и одежда, которую он носил, помогли ему слиться незаметно с сотней людей, набившихся в общий зал. Служитель культа, аятолла, или как там его, протиснулся сквозь толпу к деревянному столу, на котором красовался магнитофон «Сони». Он вставил кассету, и песнь муэдзина зазвучала из японских стереоколонок. Старику пришлось вынести всю службу, стоя на коленях на засаленном коврике и слушая магнитофонную запись сур Корана. Его сосед справа заснул, уткнувшись лбом в пол, и на секунду старик вообразил, что тот помер. Зал походил на столовую в казарме, откуда вынесли столы, чтобы освободить место для людей, молившихся стройными рядами, обратив лицо в сторону Мекки. «Люди, надо же их как-то называть», — думал старик. Однако он не выходил из роли: складываясь пополам, отбивал поклоны вместе с остальными, когда следовало, и притворялся, будто бормочет слова молитвы неверных. Грязь на лице и многодневную щетину он счел достаточной маскировкой, чтобы без проблем сойти за араба.
После молитвы в зал вернули скамейки, и началась раздача ужина за стойкой, находившейся в дальнем конце помещения. Послышались громкие возгласы. «Хорош!» — кричал официант, когда считал, что один из тех, кто штурмовал стойку, получил приличную порцию. Дождь продолжался, когда старик выбрался на улицу. Он плотнее запахнул плащ и поплелся домой, не обращая внимания на редкие приветствия на чужом языке, впрочем, довольно равнодушные.
Старик глубоко вздохнул, пристально вглядываясь в белые лица, пляшущие среди капель на стекле, и вдруг его губы растянулись в уродливом подобии улыбки. Он впервые улыбнулся (хотя его улыбка больше походила на болезненную гримасу) за многие годы. Но теперь все изменилось: доктор предложил ему план.
7 апреля, воскресенье
Убийцы обычно возвращаются на место преступления. Себаштиану чувствовал себя неуютно, петляя по Мадриду по следам Каина. Они договорились называть убийцу Каином, ибо не существовало персонажа порочнее, кто вызывал бы большее отвращение. Выбор имени стал первым шагом к его поимке.
На улицах было немноголюдно. Холод и моросящий дождь да ранний час не располагали жителей города к прогулкам. И все же Португалец кожей ощущал чье-то зловещее присутствие, отчего волосы вставали дыбом у него на затылке. Себаштиану поднялся на мост Сеговии и неторопливо пошел в сторону Морерии, глядя сверху вниз на Ронда де Сеговия и панораму старого города; слева, в глубине квартала, он различил начало улицы Нунсио.
