рекою польётся! А я в иные грады тотчас людей пошлю! – Глаза Святополка вспыхнули, заблестели огоньками.
Что-то волчье, нечеловеческое виделось в выражении его вытянутого лица, обрамлённого долгими пепельными волосами.
«Господи, прости! Из ума он, что ль, выжил?!» – Фёдор с опаской, искоса посматривал на собеседника. Наконец, решившись, промолвил:
– Я содею. Токмо, княже, на всё ить гривны надобны. Ну, чтоб людишек нанять нужных.
– Сколько? – нетерпеливо вопросил князь.
– Сто гривен.
– Получишь, боярин. Хоть тотчас. Токмо дело спроворь. Вельми тебя прошу! Тошно мне тестево нахальство терпеть!
…Наутро заявился Фёдор Ивещей в дом покойного воеводы Волчьего Хвоста. Отыскал в верхних палатах Любаву, всё такую же ленивую, рыхлую, с синяками под глазами. Опустилась в последнее время Хвостовна, стала пить, днями не выходила из терема.
– Кто тебя сильничал, ведаешь? – мрачно спросил Ивещей.
– Ведаю, – просто ответила Хвостовна. – С Володарем были там.
– Пришла пора отплатить тебе за позор. Ввечеру созовёшь сотников ляшских, кои на Подоле и на княжом дворе столуются, к себе в хоромы. Вели прибрать здесь всё, почистить. А как соберутся, как выпьют излиха, так наверху в светлице факел зажги. И беги тотчас подале, упрячься где до утра, а на рассвете из Киева выезжай. И не отчаивайся. Князь Святополк тя не обидит. Первой боярыней станешь, как в прежние времена.
Он лукаво подмигнул боярышне. Ошеломлённая внезапным предложением Хвостовна ответила ему слабой улыбкой.
Глава 28
Не помогало ничего: ни гнев, ни жестокие расправы. Каждый день князь Болеслав недосчитывался людей. Находили польских ратников убитыми прямо на улицах Киева или в придорожных корчмах. То же самое творилось во Вручии, в Любече, в Родне.
Терпение Болеслава лопнуло, когда нощью в хоромах покойного воеводы Волчьего Хвоста во время пира неизвестные люди в булатных личинах перерезали, словно баранов, его лучших сотников. Лишь один остался жив, выскочил через окно из верхнего жила во двор. Совокупив последние силы, дополз рано утром до крыльца княжеского дворца, весь израненный и переломанный. Промолвил, изнемогая от боли:
– Князь! Русы… Нощью вломились. Искрошили нас. Князь… Уходить… надо… погинем все.
Уронил буйную чубатую голову бравый сотник на мраморные ступени крыльца, испустил дух. И стоя над бездыханным телом, сжимал в бессилии Болеслав пудовые кулаки.
Бросился во главе оружного отряда в воеводский дом, перевернул там всё вверх дном – никого. Искал хозяйку, дочь Волчьего Хвоста Любаву, но как сквозь землю провалилась гулевая девица. Тогда, молнией метнувшись обратно во дворец, вызвал к себе зятя и наорал на него:
– Думал я, русы ваши – рыцари! А они, стойно тати, людей моих по ночам режут!
Посмотрел на воровато отводящего взор в сторону Святополка, заподозрил вдруг, почуял неладное, начал догадываться, чьих рук вчерашнее дело, грохнул кулаком по столу.
– Ты, ты се кровопролитье учинил! Окаянным не зря тя на Руси кличут! Всех продать готов! Стол киевский – вот что тя влечёт, что манит! Зря я дщерь свою сгубил, за тя выдав! Зря шляхтичей погубил, твоих советов наслушавшись!
– Брось, брось, князь! – Святополк испуганно попятился. – Ни при чём я тут. Да рази ж осмелился б?! Ты что?!
Он дрожал от страха и в недоумении разводил руками.
Болеслав брезгливо, с презрением посмотрел на него и смачно сплюнул.
– Тьфу, падаль! Связался с вами! Вот что! Управляйся отныне сам с братом своим. А я отсель ухожу! Не хочу боле, чтоб людей моих верных убивали!
Он вышел из горницы, с такой силой грохнув дверью, что та слетела с петель.
Предславу, Мстиславу, Анастасию и вдову Владимира Адельгейду с дочерью Болеслав приказал вместе со всем их добром усадить в возок и отвезти в Краков. Охрану их поручил Володарю, который только недавно воротился со степной границы, где успел заключить союз с давними своими друзьями – печенегами. А ещё вместе с польским войском отправился в Польшу Анастас. Предав первое своё отечество – Херсонес, предавал он теперь и второе. Болеслав милостиво поручил Анастасу быть хранителем княжеской казны. Вообще, из Киева вывозил польский князь несметные богатства – одних золотых потиров, крестов, драгоценностей было столько, что можно было на них не один год кормить всю Польшу. Кроме того, везли поляки множество пленных, которых связывали, по обычаю степняков, в длинные цепи верёвками и арканами. Некоторым, наиболее буйным, чтобы не смогли по дороге убежать, подрезали на ногах жилы.
Стон, плач стоял по Русской земле. Всюду было одно и то же: сожжённые сёла, города в руинах, трупы на шляхах, где проходила война.
Уже перед самым отъездом схватили двое ляхов на Подоле одного подозрительного подростка. Притащили его к Болеславу, поставили на колени.
– Кто таков?! – грозно вопрошал польский владетель. – Отвечай! Почто у торгашей на вымолах обо мне выпытывал?! А ну, отмолви! Аль тотчас повешу на древе! Кто еси?!
Вмешался Володарь.
– Моисей то, Угрин, светлый круль. Признал я сию вражину. Не иначе, Ярославом подослан вынюхивать. Одно время он в бабье платье рядился и в тереме княжом тайны выведывал. Вели ему башку с плеч снять.
– Больно борз! – прикрикнул на Володаря Болеслав. – Распустились! Ишь! Всё бы им головы сымать! Беру сего отрока с собой в Краков! А тамо поглядим!
Моисея, связав, швырнули в одну из телег, наполненных оборванными жалкими пленниками…
В солнечное осеннее утро, когда осыпалась с дерев жухлая жёлтая листва, а воздух был прозрачен и веял прохладой, тронулась из Киева в дальний путь длинная вереница обозов. Предслава с сёстрами выглядывала из окна возка, но, кроме ощетиненных копий да злобной рожи Володаря, что-то громко кричавшего, ничего она не видела. Неожиданным и тягостным получилось её расставание с родиной. Ком стоял в горле, княжна держалась, не давала волю слезам.
Временами овладевало ею ожесточение, хотелось вырваться, убежать, а потом отомстить Болеславу. Думалось порой – отдаться ему притворно, как мать отцу, а потом, среди ночи, ножом… У матери не вышло, так у дочери получится… Но нет, эту мысль Предслава отвергла… Не так она отомстит… А как? Ей хотелось, чтобы испил до конца Болеслав чашу горестного краха своих надежд о Великой Славонии. Эта самая Славония сидела у поруганной княжны в ушах, в голове, словно проходила насквозь через всё её тело. Пусть поймёт он сперва, насильник и погубитель, сколь бредова мечта его, сколь ничтожен он, пытаясь мечом соединить несоединяемое. И ещё Предслава хотела стать сильной, нет, её не согнёт ни плен, ни насмешки, ни иные напасти. В сердце её – Бог, Всепрощающий, но и Справедливый, Он один будет ей опорой и помощью
