принадлежит. И так во всем: они покушаются даже на верховную власть – они хотели бы, чтобы и фараон подчинялся им.
Для того чтобы изменить жизнь Египта к лучшему, надо было ограничить, если не прекратить совсем, непомерные притязания жрецов Амона. Мой муж и я поняли это, и мы знали, какой бог нам поможет. Среди всех богов право верховного божества принадлежит, разумеется, Атону. Он бог света: его живительные лучи пронизывают весь мир, а без него была бы холодная безжизненная тьма. Его иногда изображают в виде бога Ра, бога Солнца, имеющего тело человека и голову сокола, но это условное изображение, потому что Атон не имеет и не может иметь человеческого облика. Если представить себе бога в виде человека, то неизбежно надо будет представить и все человеческое в боге. Такой бог должен есть и пить, спать и справлять естественные надобности – не насмешка ли это над божественным?.. Истинный бог не может иметь человеческого и ничьего иного облика; истинный бог непостижим, он всюду и везде. Таков Атон, власть которого безгранична.
– Я изображаю его как диск с солнечными лучами, – сказал Тутмос. – Это тоже условность, но допустимая, учитывая, что сам фараон одобрил подобное изображение.
– Это лучше, чем нелепый бог в человеческом облике, как Амон, – согласилась Нефертити. – Подумать только, что его жрецы пытались доказать, что он-то и есть настоящий бог Солнца! Моему мужу пришлось потратить немало времени, доказывая превосходство Атона, но жрецов нельзя было разубедить, ведь они отстаивали собственную выгоду. Тогда фараон приказал оставить почитание Амона и поклоняться Атону; чтобы подчеркнуть свою приверженность Атону, мой муж переменил имя – прежнее Аменхотеп, «Амон доволен», он сменил на Эхнатон, «Полезный для Атона». Так мы его теперь все и зовем.
– Да славится наш великий фараон во веки веков! – вставил Тутмос.
– Однако не все были довольны поклонением Атону: ты помнишь, как жрецы, а вместе с ними знать, пытались вызвать волнения в народе, когда храмы Амона закрывались? – спросила Неферити.
– Они так и не закрылись, многие по-прежнему действуют, пусть и потеряли былую пышность, – заметил Тутмос.
– Это верно, трудно преодолеть давние заблуждения. Часто бывает легче построить дом на новом месте, чем перестроить старый, – вздохнула Нефертити – Вот почему мой муж решил выстроить для себя новую столицу, – здесь, где мы сейчас находимся, – а вместе с тем полностью преобразить искусство. Впрочем, ты сведущ больше меня, Тутмос. Что ты скажешь о строительстве Ахетатона: станет ли этот город новым чудом света, подобно пирамидам?
– Он будет лучше пирамид, – убежденно сказал Тутмос. – Что такое пирамиды? – просто огромные груды правильно уложенных камней. Пирамиды поражает своими правильными формами и точностью постройки, но не красотой. Город же, который строит великий фараон Эхнатон, недаром назван «Все, что видит Атон»: тут будет все лучшее, что есть в зодчестве, ваянии и живописи.
– Ты видел план города? – спросила Нефертити.
– Еще бы! Его видит каждый человек, входящий в Ахетатон, – ответил Тутмос. – Стела, на которой изображен план, великолепна сама по себе, а изображения на ней просто восхитительны! Великий фараон и ты, царица, и вся ваша семья поклоняются Атону; раньше подобным образом изображали поклонение Амону, но никогда еще не было такой правдивой и живой картины.
– Разве я не говорила, что мой муж просит, чтобы мастера изображали нас как можно правдивее? Иногда они даже чересчур усердствуют в этом, – засмеялась Нефертити. – Я вспомнила, как один из твоих собратьев по искусству изобразил фараона. У него удлиненное лицо, толстые губы, тяжелый подбородок, худая шея, отвислый живот и хилые ноги с полными бедрами. Пусть будут свидетелями все, кто знает моего мужа, – это сильно преувеличено, он вовсе не безобразен!
– Мастер увлекся: он забыл о соразмерности пропорций и чрезмерно заострил внимание на деталях, – засмеялся и Тутмос.
– Зато росписи на стенах дворца получатся, я надеюсь, действительно хорошими, – продолжая улыбаться, сказала Нефертити. – По замыслу фараона, на самой большой из них мы сидим напротив друг друга в окружении первых трех своих дочерей – это было самое счастливое время в нашей жизни. Наша старшая дочь Меритатон стоит возле отца; он целует ее и протягивает ей серьги с подвесками, на лице Меритатон радость. У меня на коленях сидит вторая дочь, Макетатон; она одной рукой гладит мою щеку, а в другой тоже держит серьгу. К этой серьге тянет ручки маленькая Анхесенпатон, третья наша дочь. Вот такая семейная сцена.
– Поразительно! – удивился Тутмос. – Нас всегда учили, что человеческие чувства допускается показывать на росписях лишь в сценах оплакивания умерших.
– Теперь все будет по-иному, – разве только чувство скорби достойно показа? – Нефертити пожала плечами. – И разве фараон только грозный правитель и полководец, разве в нем нет ничего человеческого? Он ведь еще муж и отец, не говоря о том сокровенном, что сокрыто в его душе.
Вспомни, лишь безобразное и злое боится правды, а светлому и доброму ее бояться нечего! Мой муж поклоняется свету и добру, зачем же ему скрывать свои чувства?..
Ты знаешь, Тутмос, он даже стихи начал сочинять, – с доброй усмешкой призналась Нефертити. – Написал «Гимн Атону», а мне посвятил любовные строки. Откровенно говоря, они не совершенны, но сколько в них тепла и искренности!
– Поразительно! – повторил Тутмос. – Поразительно.
Бюст Нефертити работы Тутмоса
* * *
– Но есть и другие причины, почему нам важно как можно скорее построить этот город и окончательно утвердить новую веру, – сказала Нефертити, невольно понизив голос. – Моя беда в том, что я не смогла родить фараону наследника: мы долго ждали сына, но рождались одни дочери, и я стала замечать, что муж охладевает ко мне. Я уже говорила, что таковы все мужчины, они не способны любить долго, но здесь вмешалась сама судьба: в это время умерла наша вторая дочь Макетатон. Муж сильно любил ее, порой я даже ревновала его к ней, – и вот она угасла за несколько недель! Она начала худеть, плохо ела и ослабла настолько, что не могла вставать с постели.
Мы все дни проводили возле нее, надеясь на чудо, но Макетатон умерла. Это был ужасный миг: мы стояли около ее ложа, убитые горем; у меня подкосились ноги, и муж одной рукой поддерживал меня, а второй прикрыл свое лицо, чтобы никто не увидел его слез. Заплакали и запричитали служанки, но страшнее всего был крик старой няньки, ухаживавшей за Макетатон с детства. Старуха бросилась на ее неподвижное тело, выла и рвала на себе волосы; с трудом вывели эту несчастную женщину из комнаты, – Нефертити тяжело вздохнула. – Фараон хочет, чтобы и
