к младшему лейтенанту, пытавшемуся с помощью какой-то монтировки открыть небольшой аварийный люк, через который можно было бы попробовать выбраться на верхнюю палубу лодки, а значит, и на свободу. Лейтенант мрачно взглянул на капитана и отрицательно покачал головой, что не укрылось от одного из стоявших у переборки матросов. Тот неожиданно пронзительно взвизгнул и с невероятной быстротой ринулся к Накамура и, схватив полковника за отвороты мундира, заорал, краснея лицом и задыхаясь от злобы:
– Ты! Ты виноват во всем! Что ты за капитан, если позволил каким-то черным гадам угробить наша славную лодку?! Делай же что-нибудь, ты же первый после богов! Я не хочу подыхать здесь как крыса, утопленная в бочке! Слышишь, ты – делай же что-ниб…
Накамура, брезгливо поморщился, сделал короткое неуловимое движение и легонько толкнул матроса, оборвавшего крик буквально на полуслове, – казалось, тот задохнулся собственным гневом: выпучил глаза, безуспешно попытался вздохнуть и как-то замедленно упал на спину, насколько можно было «упасть», стоя по пояс в воде… Капитан аккуратно вытер длинный, узкий клинок кортика, отбросил окрасившийся алым носовой платок и, не обращаясь ни к кому конкретно, холодно произнес:
– Я не потерплю бабьих истерик на своем судне… Человек должен учиться не только жить достойно, но и умирать… Мы сейчас на небольшой глубине: время отлива и воды над нами не больше десятка метров. Люк заклинило, и просто так его открыть не удастся – это ясно. Выбор у нас невелик: или покорно ждать, когда вода полностью заполнит отсек, или… Есть гранаты – можно попробовать приладить пару штук к люку и взорвать их. Это очень опасно и нет никакой гарантии, что люк откроется, но это – наш единственный шанс! Я, как капитан, принимаю решение… Всем отойти к дальней переборке! Я сам установлю гранаты, потом их взорву. Советую во время взрыва пошире открыть рот и покрепче прикрыть ладонями уши, а не то перепонки лопнут…
Накамура деловито и без малейшей суетливости связал обрывком шпагата две гранаты и подсунул их под скобу рукоятки у самого края люка. Затем аккуратненько протянул кончик тонкой бечевки сквозь два блестящих колечка, соединяя их воедино, разогнул усики предохранительной чеки на одной и на второй гранате ровно настолько, чтобы они легко могли выскочить от несильного рывка бечевы и, разматывая свой «удлиненный взрыватель», отошел подальше от люка…
И сам Накамура, и моряки прекрасно понимали, что взрыв двух гранат в наглухо закрытом, ограниченном пространстве полузалитого водой отсека оставляет им не так уж много шансов на выживание – это ведь не чистое поле, где можно вжаться в землю или прикрыться каким-нибудь бугорком. Единственным, что вселяло надежду и немного «успокаивало», было то, что гранаты не были осколочными «оборонительными» с разлетом смертоносных осколков на двести метров – это были «наступательные», убивавшие в радиусе «всего лишь» пятидесяти метров. Капитан обвел долгим взглядом своих подчиненных, затем, не то ободряя их, не то прощаясь, чуть улыбнулся, кивнул и резко рванул бечевку на себя…
22
…Запыленный «виллис» британских колониальных сил, выкрашенный в желто-зеленые маскировочные цвета, бодро катил по извилистой грунтовке, очень мало напоминавшей то, что во всех цивилизованных странах принято называть приличной дорогой – никакого намека на разметку, полное отсутствие указателей, рытвины и тучи мелкой въедливой пыли.
Водитель-индус, смуглый парнишка лет двадцати, сосредоточенно смотрел на дорогу и, как ему казалось, очень лихо крутил баранку, пытаясь «пропускать между колес» или объезжать сторонкой многочисленные выбоины, но получалось у него неважно: джип то и дело основательно встряхивало, и тогда офицер-британец недовольно морщился, а еще двое солдат-индусов, восседавших сзади, взмахивали руками и довольно эмоционально выкрикивали что-то на суахили – и вряд ли это были похвалы шоферу. Водителя, однако, недовольство, ругань и насмешки земляков нисколько не трогали – раз господин офицер молчит, значит все в порядке! Саибу виднее, чем этим немытым крестьянам!
«Эх, видели бы меня сейчас наши старики и девушки из моей деревни! Еще вчера в дырявых штанах я коз матушкиных пас, да ковырялся в деревенской красной пыли, а сегодня я настоящий солдат в настоящей форме! Она почти такая же, как и у господина офицера! Чем не жизнь?! На всем готовом, кормят отлично, да еще и жалованье платят! Вот сколочу деньжат, дослужусь, может быть, даже до капрала, а там и война кончится… Приеду в родную деревню и сразу же посватаюсь… Нет, а еще лучше сразу уехать куда-нибудь в большой город – в Бомбей, например! Там наверняка опытные шоферы будут нужны… Да и девушки в городе небось покраше наших худых копченых чернавок! Вот бы еще и медаль какую-нибудь заслужить…» – какую медаль ему хотелось бы иметь на груди, шофер придумать так и не успел, поскольку резко ударил по педалям сцепления и тормоза и, выпучив черные глаза с синеватыми белками, принялся рассматривать доселе не виданное зрелище: по обочине дороги преспокойненько шел, слегка пошатываясь, настоящий немец в настоящей эсэсовской форме – точно такую же офицеры показывали на картинках во время занятий по военной подготовке. А может быть, это… как его – мираж? Да нет же – до полуденной жары была еще уйма времени, да и какие тут, на побережье, могут быть миражи! Не пустыня ведь, а они, знающие люди говорят, бывают именно там…
Эсэсовец между тем машину с патрулем явно заметил, но не предпринял даже и намека на попытку бежать или как-то сопротивляться. Он просто стоял и, казалось, совершенно равнодушно ждал, пока из джипа выпрыгнут солдаты с винтовками и вместе с офицером подойдут к нему. Офицер с пистолетом в руке подал знак солдатам встать справа и слева и, на всякий случай, держать «черного» под прицелом – мало ли что тот надумает выкинуть? А вдруг немцы выкинули на побережье десант?! Война – дело такое, малопонятное…
– Хальт! Хэндэ хох! – во взгляде офицера, до сих пор тоже видевшего немцев только на фотографиях и картинках, не было ни неприязни, ни особой ненависти, а лишь самое обычное любопытство. Увидев, что эсэсовец безропотно поднял руки, офицер настороженно приблизился и довольно ловко выдернул из кобуры немца парабеллум, с интересом осмотрел трофей и сунул в карман бриджей. – Ты откуда взялся, адольф паршивый? Не понимаешь?
