у окна маленького домика в застегнутом на молнию комбинезоне (что зимой, что летом), крутил карандаш в пальцах, сгонял мух с засохших пончиков и утирал бегущие по его подбородку сопли вперемешку с нюхательным табаком «Льюис Гаррет». Он редко говорил о чем-либо — если речь не шла о деньгах, вообще мог рта не раскрывать. Да что там, он даже цену за входной билет озвучить не снисходил — будто это некий сердечный секрет, до которого, коли хочешь его узнать, докопаться надобно самому.
Сонни подъехал на своем пикапе к большому сараю, где стоял слон, вылез на тротуар и вошел внутрь.
Кэнди, старый негр-уборщик, охаживал метлой грязь, в основном лишь зазря вздымая пыль. Увидев Сонни, он просиял.
— Мастер Сонни, здравствуйте! Вы ведь на своего слона посмотреть пришли?
— Ага, — откликнулся Сонни.
— Славно, славно. — Кэнди посмотрел через плечо Сонни на вход, потом — на задки сарая. — Славно, что вы вовремя поспели, как всегда… — Негр протянул ему руку. Сонни сунул ему пятидолларовую купюру, Кэнди аккуратно сложил ее и заправил в передний карман своих выцветших брюк цвета хаки. Похлопал по карману — будто славную дворнягу потрепал — и зашагал вдоль стены сарая. Он рванул на себя дверь, открыл ее и стал ждать, когда Буч отбудет на ленч — как делал каждый день ровно в одиннадцать тридцать.
И действительно, он выехал на своем черном «форде-пикапе» из ворот Музея-Универмага. Притормозив ненадолго, лязгнул воротами, запирая их. Буч каждый день закрывал заведение на обед, не доверяя его Кэнди. Всякому, кто там в то время находился, чертовски не везло: там они оставались заперты до тех пор, пока Буч не возвращался полчаса спустя с обеда, если только не намеревались перелезть через крышу или протаранить ворота на своей машине.
Но проблемы в этом особой и не было, ведь посетители редко заявлялись в середине дня и в разгар лета. Похоже, смотреть на самого большого суслика во время обеда мало кому хотелось.
Вот почему Сонни являлся именно тогда. С Кэнди у него было соглашение.
Когда Кэнди услышал рык пикапа Буча на шоссе, он бросил метлу, вернулся и повел гостя к слоновьему стойлу.
— Проходите, мастер Сонни.
Кэнди достал ключ и отпер решетчатую калитку, которая вела внутрь стойла. Сонни вошел, и Кэнди сказал то, что всегда говорил:
— Вообще-то я не должен этого делать. Вообще, за оградку никого не пускают.
Затем, не дождавшись ответа, он закрыл за Сонни калитку и прислонился к ней.
Слон лежал на коленях и слегка ворочался. Его кожа скрипела, точно тесная обувь. Дыхание большого зверя было тяжелым.
— Вам все как обычно, мастер Сонни?
— А что, по-твоему, здесь недостаточно жарко?
— Здесь будет так, как пожелаете, мастер Сонни, но если хотите, чтобы было все как надо — должно быть жарко. Вы же знаете, что я дело говорю, так? — Так-то оно так… но здесь без шуток жарко.
— Ничего хорошего из этого не выйдет, мастер Сонни. Мы должны успеть все сделать до того, как вернется мастер Буч. Он не из тех, кому эти спиритические штучки по нраву. Мастер Буч совсем не такой, как мы с вами. Ему если что и интересно, так деньги. Берите табурет и садитесь, а я скоро вернусь, мастер Сонни.
Сонни сел на табурет прямо, взгромоздил на него свой пышный зад, понюхал слоновье дерьмо и принялся изучать старое хоботное. Судя по виду этой твари, времени у нее на земле оставалось не так много, и Сонни хотел извлечь из этого остатка как можно больше мудрости.
Кожа слона была крапчато-серой, гораздо более морщинистой, чем даже у бладхаунда. Его бивни спилили несколько лет назад, и обрубки приобрели цвет спелых лимонов, разве что места спила потемнели до оттенка навоза. Глаза слона заскорузли от слизи, он редко вставал, даже если требовалось навалить кучу, поэтому бока его все были в дерьме, и мухи облепляли их этаким изюмом поверх глазури. Когда слон предпринимал слабую попытку согнать хоть какую-то их часть хвостом, мухи снимались всем сонмом, точно орда саранчи восьмой казни египетской.
Кэнди время от времени менял сено, на котором лежал слон, но не настолько часто, чтобы избавить стойло от вони. Несмотря на жару и на то, что сарай был сделан из жести и старого дуба, вонь цеплялась за постройку и слона, даже когда подстилка была свежая, а зверя обдавали водой из шланга. Но Сонни на вонь не жаловался: когда обращаешься к Богу, можно и потерпеть.
А слон был избранником Божьим, его проводником. Бог создал эту зверюгу точно так, как весь остальной мир, мановением величественной руки своей — в представлении Сонни, унизанной искусными перстнями. Но слону Бог поручил особый дар — что казалось Сонни справедливым, раз уж занесло бедного зверя в край крокодилов и ниггеров. этим особым даром была мудрость.
Сонни узнал об этом от Кэнди. Он решил, что раз Кэнди рожден от негров, приехавших из Африки, в слонах смыслит. Сонни рассудил, что любовь к слонам — как раз то знание, которое негры стали бы передавать друг другу на протяжении многих лет. Вероятно, передавали они и другие вещи, не такие важные — например, какая кость будет наиболее выгодно смотреться в носу, или как растянуть губу так, чтобы в нее поместилась деревянная плошка, делавшая тебя похожим на клятого Дональда Дака. Но правда о слонах — другое, хорошее дело.
Он еще больше убедился в этом, когда Кэнди сказал ему во время его первого визита к слону, что слон — вернее всего, его тотемное животное. Кэнди только взглянул на него и сразу это сказал. Сонни немного удивило, что негр вообще задумался о таких вещах — он казался ему простым старым
