поблагодарили его от всего сердца. На него же внезапно нахлынули мрачные мысли:
— Мне так не хватает друзей… которые были бы надежны… и рассказывали бы мне о Франции. Вы видели меня в зените славы, но вы не ведаете, как я одинок, какие козни плетутся вокруг меня, как я боюсь, что я не смогу, не сумею защитить мое королевство в будущем!
Тогда Жанна, потрясенная, устремилась к нему и склонилась над его рукой, чтобы запечатлеть на ней поцелуй преданности и полнейшего сочувствия. Но Бодуэн отдернул руку, как будто ее прикосновение обожгло его:
— Нет, сударыня! Это неуместно и невозможно.
— Разве вы не господин наш с этих пор?
— О! Сударыня, есть лишь один Господь для всех нас, всевидящий и всемогущий. Знайте: король Иерусалимский недостоин подобного поклонения. Он — лишь коронованная тень. Зачем же вам унижаться перед ним?
На этом он простился с нами и удалился; он сделал это столь же просто и поспешно, как и при своем появлении. Жанна бросилась на грудь своего брата, дрожа всем телом, и воскликнула, глядя на покоящегося Анселена:
— Смотри, смотри! Наш отец перестал улыбаться: его радость угасла с уходом короля. Что это значит, Рено?
Я отвечал:
— Это лишь скрытая работа тлена. Не нужно видеть в этом какой-то знак.
Она возразила:
— Но что означает поведение короля? Почему он отказался от моего поцелуя? За минуту до того он говорил о дружбе; слова шли от чистого сердца, и вдруг это охлаждение…
— Я не знаю, — пробормотал Рено.
— Откуда этот свет в его глазах, утоливший мое тяжкое горе, терзавшее сердце вопреки молитве, когда он приоткрыл нам то райское блаженство, что вкушает сейчас наш отец?
— Все дело в том, что он почтил нас своим визитом. Кто бы мог подумать, что сам король придет поклониться останкам хозяина Молеона!
— Нет, Рено, я не польщена, я потрясена его появлением, его ни с чем не схожим голосом!
— Это король-победитель.
— Будь он побежденным, его величие не уменьшилось бы!
— Может быть.
— Но почему же отец наш перестал улыбаться, ведь он же в раю?
Я отвечал:
— Душа его полностью покинула тело и не оставила на нем следа. Наш господин Анселен нас видит, слышит и радуется за нас. То, что простерто под свечами, — теперь только его пустая оболочка.
— Пустая оболочка?
— Да, госпожа, не лучше изношенной кожи, которую, перевоплощаясь, оставляют в траве некоторые насекомые.
Рено был поглощен более земными размышлениями:
— Вот мы и принадлежим Иерусалимскому дому; да я и не ждал меньшего!
Ему было трудно сдерживать свое удовольствие. Жанна же сказала:
— Как по-вашему, Рено, почему король боится, что не сможет и не сумеет в будущем защитить свое королевство? Странно слышать от него такие речи. А я между тем уверена, что он еще совершит чудеса…
Так, этой ноябрьской ночью, в простой, строгой комнате, у смертного ложа Анселена плелись нити судьбы — нить черная, нить белая — одному одно, другому другое…
16
ПОКА ЖИВУ…
Итак, Рено стал рыцарем короля и получил небольшую командную должность, и с ней взыграла в нем безудержная гордость, он полагал, что это лишь скромное начало его грядущих подвигов, был уверен, что война поможет ему подняться до больших высот. Две партии вырисовывались в окружении короля, скорее же — вновь возвращались к прежним позициям, смешавшимся после победы при Монжизаре. Одни настаивали на войне, считая, что победа даст им возможность воспользоваться ее плодами, другие клонили к тактике выжидания и переговорам с Саладином. Конечно же, Рено не мог не пасть в объятия воинствующей партии и предпочитал компанию прожженных вояк, которые со сдержанным достоинством приписывали себе заслуги Монжизара, признавая, однако, и то, что в будущем Бодуэн станет полководцем, достойным их доверия.
— К сожалению, — добавляли они, все же понижая при этом голос, — болезнь доставляет ему немало неприятностей. Он никогда не станет таким статным, как его отец Амори.
— Что это за болезнь?
— Да о ней мало чего известно. Она проявляется лишь временами. На коже у него появляются красные пятна, и тогда он обвязывает свое лицо полотенцами; потом пятна исчезают. Считается, что все дело в приливах крови и все пройдет с женитьбой. Злые языки утверждают, что болезнь эта ужасна и он должен скрывать ее ото всех…
— Но что именно?
— Не сердись, мой маленький рыцарь, это ни к чему. Я ничего не могу добавить к этому, поскольку и сам многого не знаю. Здешняя кровь, смешавшаяся с кровью французских семей, не всегда давала сильных мужчин. Я знаю многих наших малышей с тою же вялостью и с теми же пятнами на коже. Лекари здесь бессильны.
Когда Рено находился при короле по долгу службы или же король сам требовал его к себе, часто вместе со мной, он, забыв о приличиях, в упор разглядывал его. Ибо все чаще и чаще по вечерам, завершив дела, Бодуэн призывал нас к себе. Очень скоро мы поняли, что причиной тому — Жанна, которую он хотел видеть, из любезности приглашая заодно ее брата и меня, считавшегося их другом и наставником. Едва мы входили, он радостно оживлялся, глаза его блестели, губы расходились в широкой искренней улыбке, и к нам обращались изысканные речи. Мы усаживались. Он требовал принести подносы с фруктами, апельсинами, лимонами и мускатными орехами, дивно вкусные пирожные, варенья и полные вином рога. Сам он ни к чему не притрагивался и всегда оставался на некотором расстоянии от нас. Рено полагал, что, несмотря на всю свою любезность, он старался показать свое превосходство над нами; я же не осмеливался его в этом разубеждать. Жанна тоже придерживалась иного мнения. Я знаю об этом, хотя она и не открывалась мне. Неоднократно я замечал, как она пристально, с болезненным интересом всматривалась в пятна на щеках короля, когда тот отворачивался от нее. Я замечал и то, как дрожали ее пальцы, хотя она ни на миг не переставала улыбаться, опасаясь выдать свое беспокойство и встревожить Бодуэна. Но она не ведала, что тот не был столь прост. Это внимание, эти ухищрения деликатности скорее, чем последовавшие потом беседы, установили между ними что-то вроде сообщничества, союза, который был принят ими с радостной покорностью. Мне кажется, Жанна уже все понимала, и зародившееся и с каждым днем растущее чувство было связано именно с ЭТИМ. Она понимала, и — может быть, сначала из милосердия, а потом в душевном порыве быть достойной его — соглашалась на эту стыдливую игру
