Мой сон нарушился, во мне кипел гнев, негодование. Я всё время думала о написанном, терзала себя мыслью – за что он так со мной обходится?
Через несколько дней я написала ему ответ. Я с ожесточением набирала на клавиатуре текст и в своём письме была преисполнена жгучей ненависти. Он нарушил священные границы отцовства, переступил черту дозволенного и в очередной раз показал насколько ему безразличны чувства собственной дочери. В ответном письме я оскорбляла отца самими непристойными словами и объясняла ему свою позицию. Затем нажала «отправить», удалила его контакт из базы данных и заблокировала его аккаунт.
После этого наше общение прекратилось более чем на два года. Весной 2020-ого он снова мне позвонил. Я взяла трубку, но мне было неловко с ним разговаривать, поскольку я помнила какими грубыми и неприличными словами называла его в последнем письме. В конце этого недолгого и нежеланного разговора я извинилась. Отец невнятно ответил, что всё нормально.
В следующий раз он позвонил, когда мы с детьми гуляли на площадке возле дома. Мы общались по видеосвязи и он делал мне комплименты. Он разглядывал моё лицо и говорил, что с каждым годом я становлюсь прекраснее и что у меня всё ещё впереди. Отец интересовался о ситуации в нашей стране, связанной с пандемией коронавирусной инфекции. Вероятно, он переживал за меня и за внуков. Он звал к себе в гости, сказал, что у него пустует комната и что я могу всегда в ней поселиться. Я улыбалась в ответ на его слова и отвечала «точно не сейчас».
На лице отца появилась счастливая улыбка, когда я показала ему по видеосвязи Даню и Соню. Возникло чувство, что я снова общаюсь со своим родным папой, который беспокоится за меня и любит своих внуков. Наш разговор длился около часа, во время которого он больше задавал вопросы, нежели что-то рассказывал о себе и о своей жизни. Он давно развёлся со своей второй женой и жил один. Когда я спросила, как у него дела, он немногословно ответил: «Всё как обычно. Работа, дом». Работа и дом, в котором помимо него живут собака с кошкой.
В следующий наш разговор мы обсуждали детектив, который я взялась писать несколько месяцев назад. Мне было приятно, что отец интересуется моим творчеством. Его удивило то, что я выбрала детективный жанр. Он подробно расспрашивал о сюжете, о сестре, которая ищет убийцу своего брата. Ко мне прибегали дети, и я снова показывала их по видеосвязи. Отец искренне смеялся и общался с ними.
Он был счастлив увидеть на экране телефона меня и внуков, но в один ясный летний день наше общение вновь потерпело фиаско. Как-то раз я написала ему о своих злоключениях, об уроке истории, о несправедливом отношении ко мне и об одном нехорошем человеке, с которым я имела глупость связаться и чем это обернулось для меня… Я писала, что мне не к кому было обратиться, потому что всегда знала, что моя собственная семья никогда меня не поддержит. В ответ отец сообщил, что быть неблагодарной дочерью, коей являюсь я – хуже всего того, о чём я ему написала. С моей стороны было наивно полагать, что он проявит сочувствие и утешит, но всё таки я ждала душевного участия и тепла, а не упрёков.
С той поры об отце ни слуху ни духу. Он не ведает, что происходит в жизни его дочери, а я ничего не знаю о нём. Иногда думаю о том, чтобы вновь начать с ним общение, принять все его пагубные странности, его привычку провоцировать и открыто говорить неприятные вещи… Но меня останавливает понимание того, что ничего хорошего из нашего общения не выйдет. Он снова напишет или наговорит по телефону гадостей, от которых я буду сама не своя и на этом связь оборвётся, как это бывало не раз.
Глава 20
Когда решение о переезде обрело чёткие очертания, маме я не сказала об этом ни слова. Она жила в неведении, и это было мне на руку. Чем позднее она узнает, тем меньше погибнет моих нервных клеток. На предыдущей неделе я решила, что время пришло и посвятила маму в наши планы. К моему удивлению, она спокойно восприняла эту новость, но лишь потому что по своему обыкновению она слушала меня, но не слышала о чём я толкую. Она не осознала всей глубины и серьёзности, и как обычно напридумала себе всякого – решила, что мы едим в гости к маме мужа, хотя я ни слова об этом не говорила.
Когда до неё дошёл истинный смысл, её спокойствие сменилось напряжением. Она пришла ко мне домой, её голос отдавал холодом, а вопросы звучали резко, словно я вдруг оказалась на допросе. Я сидела на стуле, а она стояла надо мной, скрестив руки на груди – в позиции неприятия.
– А если вам там не понравится? – спрашивала мама.
Что ж, вполне уместный вопрос. Хуже точно не будет.
– Если у тебя, как ты сама говоришь, такая нежная психика, ты уверена, что ты справишься на новом месте с проблемами?
Вероятно, мама беспокоилась за меня, но делала это так, словно хотела ударить по больному или же внушить мне страх и неуверенность. В любом случае, мама не знала одного – в моё сердце невозможно поселить страх, поскольку он давно там живёт.
– Здесь есть и садик и школа, – аргументировала мама. – А там ты не знаешь…
Я провела в Кочках детство и юность. Каждый день я видела одноэтажные частные постройки, поля с болотами, берёзы и тополи. Конечно, я хотела, чтобы мои дети знали, что на свете существуют театры, бассейны, школы актёрского мастерства и многое другое, чего никогда не было и не будет в селе.
– Так вы и мебель отсюда увезёте? – удивилась мама.
Она всё таки не до конца осознала всю грандиозность нашего переезда, всю его основательность и необратимость.
Этот разговор закончился тем, что мама ушла, хлопнув дверью, перед этим высказав в мой адрес угрозу.
Когда я была ребёнком не было такого понятия как «моя жизнь». Я была неотделима от мамы, поэтому и жизнь была не моей, а нашей с мамой, общая. И если мама была счастлива, то и я чувствовала и разделяла это счастье, наполняя им своё существование, а если мама злилась и нервничала, то жизнь покрывалась кромешным мраком. После развода родителей, разлуки с отцом и переезда в село жизнь покрылась кромешным мраком.
Одним тёплым
