где-то внутри меня нет души. Ибо я продала ее. Не помню кому. Или почему. Или когда.
Когда я сбрасываю все свои мечты, всё, что считаю своим потенциалом, все слова, которые я так никогда и не произнесла, воображаемые чувства к другим, которые я не сумела выразить, все те правила, которые придумала для себя, но которым не следую, тогда я вижу, что сделала не больше, чем остальные, чтобы заслужить гордое звание Я. Честно говоря, я не знаю, что меня отличает от других помимо того, что я единственная живу в этой квартире.
Есть такие люди, которые удивительно быстро учатся, они как будто живут в другом царстве видов. Почему-то их словно не беспокоит пустота. Они наполнены историей, легендами, красивой поэзией и свершениями великих людей всех времен. Когда они говорят, их как будто несет по их собственному морю. Они словно рождены быть всем нам отцами. Мне бы хотелось однажды посадить их всех на длинный кол. Но я знаю, что не сделаю этого. Это не станет одним из поступков, по которым меня запомнят, так что можно просто забыть об этом. Такие мысли всё равно не помогают мне стать одной из царства живущих.
* * *
Но есть один персонаж в истории, который меня всё еще обнадеживает, – это Моисей. До недавних пор я не знала, что в молодости он убил молодого мужчину, египтянина, и похоронил его под кучей песка. На следующий день он увидел, как двое мужчин дерутся. Когда он попытался их разнять, они сказали Моисею: «Что? Если мы не перестанем – ты нас тоже убьешь?» Ему стало страшно. Он подумал: «Теперь все знают, что я натворил».
И он сбежал из города.
Таков царь евреев – и мой царь. И если таков мой царь, то чего же мне ждать от себя самой? Если к самому царю моего народа Бог впервые обратился, чтобы приказать ему снять обувь, потому что Моисей ступил на святую землю, то мне не стоит переживать, что я – а ведь ко мне Бог никогда не обращался – всё это время стою на святой земле в кроссовках. Я раньше переживала, что недостаточно похожа на Иисуса, но вчера я вспомнила, кто мой царь. Это человек, который ответил Богу, когда тот поручил ему вывести людей из Египта: «Но я никогда не умел хорошо уговаривать! Попроси лучше моего брата!» Поэтому будем уж честны в этой жизни. Мне вовсе необязательно становиться великой предводительницей христианского народа. Я могу быть бездарным трусливым убийцей, совсем как царь евреев.
Глава одиннадцатая
Автобусная остановка
Расположившись на оранжевом пластиковом сиденье на автобусной остановке, я листала большую книгу под названием «Значительные художники» – это была единственная книга, которую я взяла с собой. Я одолжила ее у Шолема несколько месяцев назад. Теперь, когда у меня уже не было надежды найти свою душу, сидя на месте, я хотела пойти другим путем к единственной цели, которая оправдывала бы мое внутреннее уродство: стать значительной.
Я сидела на этой остановке с книгой на коленях, осторожно перелистывая страницы с розовым и желтым маркером наготове, как красивая, тревожная, беременная молодая мама, которая готовится к экзаменам в мединституте. Я сдула песчинки, застрявшие в корешке книги.
Читая биографии художников и делая заметки, я узнала, что эти художники родились в ста одиннадцати разных городах, но в значительный период своей карьеры жили в тридцати девяти городах. В двадцати трех городах было по одному художнику, а в других шестнадцати жили все остальные. Двадцать семь процентов художников покинули страну, в которой родились. Ни один художник, родившийся в Америке, из страны не уехал.
Из шестнадцати городов, которые служили пристанищем более чем одному значительному художнику, лишь в шести жили по два значительных художника: это были Буэнос-Айрес, Рио-де-Жанейро, Ванкувер, Лейпциг, Токио и Кёльн. Я убрала из списка эти шесть названий, ибо шансы стать значительным художником номер три были ничтожны, и в списке осталось девять городов, где жили три или более значительных художника:
Глазго……………..4
Дюссельдорф….5
Мехико…………..6
Париж…………….7
Амстердам………8
Лос-Анджелес…9
Лондон………….15
Берлин…………..19
Нью-Йорк………30
Может, в будущем список пополнился бы
Торонто…………3?
Но сейчас мне нельзя так думать! Я же не в будущем живу – а в настоящем.
Прежде чем принять решение, я на секунду задумалась, лелея в сердце названия городов с одним значительным художником, как будто собираясь приговорить их к смерти: Антверпен, Вена, Варшава, Барселона, Сан-Фернандо, Дуарнене, Хельсинки, Порт-оф-Спейн, Цюрих, Гавана, Франкфурт, Милан, Каир, Тарнув, Лас-Пальмас, Эрмоса-Бич, Сеул, Альтадена, Мацуда, Хошимин, Санто-Белло-Хесус, Райдт.
Ответ был очевидным: Нью-Йорк. Это было понятно еще до того, как я начала. Я могла добраться туда за двенадцать часов, дешево, на автобусе. Там шансов встретить кого-то значительного и, таким образом, стать значительной самой было больше всего. Я пошла к кассе. Кассирша сказала, что автобус отправится ровно через два часа. Я дала ей свою кредитку, подписала обязательство оплатить восемьдесят девять долларов и положила билет в карман.
Я позвонила Райану и сказала, что он может жить в моей квартире, – его жилье было меньше моего. Потом, нервничая, позвонила Израэлю и сказала ему, что еду в Нью-Йорк. Когда он спросил зачем, я сказала, что еду закончить свою пьесу. Это была неправда, но я надеялась, что его впечатлит. На другом конце трубки затянулась пауза.
Наконец он сказал: «Ну, надеюсь, ты будешь писать, пока не сломаешь себе нахуй все пальцы».
* * *
Выходя со станции покурить с болью в душе, я прошла мимо двух девочек-подростков. Они стояли с сумками перед закусочной и смотрели на его подсвеченное меню.
«Что вообще такое американский сыр?» – спросила одна.
Ее подруга ответила: «Думаю, это что-то с химикатами».
Глава двенадцатая
Шила бродит по Нью-Йорку
Я позвонила Джен, которая однажды приютила меня во Франции, и спросила, могу ли я остаться у нее на несколько дней в Нью-Йорке, пока я не найду себе квартиру. Незадолго до того она вернулась в Америку и по-дружески согласилась помочь мне. Я ждала встречи с ней и представляла, как мы сблизимся и станем настоящими подругами.
Пока я ехала в автобусе, я смотрела из окна и вспоминала те счастливые дни, что мы провели вместе в Париже. Мы побывали в музее Орсе. Я помню, как стояла в дальнем конце одной из галерей и пятнадцать минут смотрела на крохотное полотно с единственным стеблем спаржи. Это было самое трогательное, что я когда-либо видела. Полотно было нарисовано с такой нежностью
