тропическими рыбами и тяжелым кислородным баллоном на спине, ибо даже там вас найду я. И если вам хорошо, вас расстрою, а если вы невинны, уличу вас и обвиню. Я прикажу змее укусить вас, и вы станете змеей для других, рассказывая им о своих бедах и беспокоя их невинность!
5. Я буду следить за тем, чтобы подбавлять им проблем, не делать им лучше.
6. Оплакивайте мертвых, ибо у Инглиса для мертвых нет жалости. Даже в небесах ждать нечего и оглядываться некуда; одно чистое, белоснежное сгорание в свете.
7. Так что поднимайтесь по холмам, сбегайте с холмов, взбирайтесь вверх по ступенькам и спускайтесь по ним, сидите, лежите, танцуйте, стойте, пока можете, – в стране судного дня никто не сдвинется с места. Запрещено будет сидеть, ерзать, курить или спать. Только бестелесное сгорание в свете. Оно уничтожит всё, что вы знали, и отныне вы будете знать лишь меня.
8. Будьте, словно зерно, трясущееся в сите.
9. Тряситесь, словно маленькое зернышко в сите.
10. Гремите и копошитесь, словно маленький кусочек земли в сите.
11. Даже самый маленький камешек не пройдет насквозь.
Я пойду туда, где она меня не увидит, где я не смогу больше ранить ее. Где никто не узнает, что я сделала. Как хороший паук – бережно запертый в ванной – я оставлю ей город.
Возможно, однажды, когда-то в далеком будущем, когда все плохие эмоции, которые я вызвала в ней, сотрутся из ее сердца, а воспоминания о Майами, о наших путешествиях и обо мне исчезнут из памяти, тогда Марго снова сможет рисовать.
Глава девятая
Что такое обман?
Теперь мы познали обман. Обман – это когда относишься к кому-то, как к предмету, или как к образу, к которому надо стремиться, или как к кумиру. Так было четыре тысячи лет назад, когда наши предки шли через пустыню; так и сейчас, когда кумиры – это мы сами.
Евреи шли через пустыню, изгнанные со своей земли, потому что, как только мы осели, мы сотворили себе кумира, чтобы поклоняться ему. И в наказание нам было велено бродить, словно цыганам, имея при себе лишь самое необходимое для проживания, и несли мы это на спинах. Так что история о скитании и изгнании уже рассказана, это старая история.
Прощение нам будет даровано лишь тогда, когда мы скажем: «Мы даже не знали, как разговаривать с собственными матерями». Мы остались с друзьями, такими же потерянными, как мы сами. Мы остались с самими собой, такими же потерянными, как наши друзья, – овцы без пастыря, остриженные от всего, что нас грело. Мы даже не могли поверить, что овец, живших до нас, согревала их собственная шерсть. Это казалось таким невероятным, таким далеким.
Теперь все карты разложены, и можно прочитать ту историю, что они рассказывают. Мы в худшем положении сейчас, чем были в начале, – но это можно было предсказать сразу же. В начале боги дали нам свободу; а в конце мы познали обман. И вместо того, чтобы развиваться в рамках тех возможностей, которые нам были дарованы, мы пошли по двум тропам: мы искали заблуждения и забвения в наркотиках – и поначалу это было не обманом, а доступом к возвышенному; и относились к себе, как к объектам восхищения, – мы пытались сделать себя объектом необходимости и вожделения через заботу о собственном образе. Мы поняли, что в нашей свободе мы хотели стать кокаином для наркомана, пищей для голодающего и покровом ночи для вора.
И всё же импульс к искусству проявляется тремя способами: в объекте, например в картине; в движении или в поступке; и в репродукции, например в книге. Когда мы пытаемся сделать из себя предмет красоты, мы ошибочно принимаем себя за объект, а ведь человек – это либо движение, то есть поступок, либо репродукция человеческого типажа. Стоит лишь проехаться в метро в час пик, выйти на станции и посмотреть, сколько людей ждет поезда, чтобы поразиться, как много нас на самом деле в этом мире. Все мы – репродукции человеческого типажа: мы спим, как другие люди, едим, как другие люди, любим, как другие люди, и рождаемся и умираем, как и все другие люди. Мы все – движения, поступки, но мы похожи не столько на оригинальное живописное полотно, сколько на один экземпляр из стотысячного книжного тиража.
Теперь поступки, которые мы выбираем, оказываются обманом. И вместо того, чтобы быть, человек чем-то кажется. Обманщица разбивает сердце сама себе.
Но ведь в начале секс был таким возвышенным! Ужины, ночи, картины, моя красота, его красота, ее, их. В первое время наркотики давали нам ощущение возвышенного в природе и в нас самих. Когда мы принимали их, мы рассыпались тысячами частей. А потом, когда мы уже были тысячей частей, а секс и наркотики больше не расширяли нас еще на сотни тысяч других и даже не собирали нас обратно, всё это стало казаться обманом.
Но в те первые дни на земле никто бы не посмел на нас пожаловаться.
Глава десятая
Что такое судьба?
Я продолжаю писать слово душевный как дешевный. Это единственная опечатка, которую я делаю постоянно. Мне так от этого неудобно, что я стараюсь никогда ни с кем об этом не говорить. Всякий раз, когда я пишу это слово, я немедленно заменяю е на у и стараюсь больше об этом не думать. Как, бывает, случайно собьешь птицу на пустой улице ночью и просто продолжаешь смотреть на дорогу и ехать дальше. Тебя никто не видел; это между тобой и птицей. Теперь уже ничего не сделаешь – это уже случилось.
Так и дешевный. Это уже случилось. Теперь ничего не поделаешь. Надо двигаться дальше. Жизнь так коротка, и из всех вопросов, которые я себе задаю, ни один не должен быть об этой опечатке или о том, что моя душа на самом деле дешевая, или что у меня вообще нет души на продажу. Не надо зацикливаться на этом. Кому какое гребаное дело в этом гребаном мире. В жизни есть такие обширные и глубокие проблемы, что молодой девушке, сидящей в одиночестве в своей комнате, проще перерезать себе горло и умереть поскорее, чем беспокоиться о состоянии своей души. В особенности когда столько великих художников до нее десятки лет по пятнадцать, шестнадцать часов в день компоновали единственный пустой холст в мастерской, пока их личная жизнь рассыпалась в прах.
Я не настолько глупа, чтобы дать своей жизни рассыпаться, потому что
