class="p1">Я поблагодарила Поля, повернулась и медленно пошла вниз по лестнице, спускаясь осторожно, чтобы не упасть, потому что сердце колотилось и мне стало дурно. Я оставила полупустую бутылку пива на столе, вышла и повернула прямиком в сторону дома Марго, в трех кварталах от меня.
Глава седьмая
Марго стегает
Я постучала в дверь дома, где жили Марго и Миша, но никто не ответил. У меня был ключ, я вошла и поднялась на второй этаж. Дверь их квартиры была открыта, и я сразу прошла насквозь через кухню в спальню. Марго сидела в темноте на кровати, смотрела фильм и стегала одеяло. Ее лицо было залито синим цветом. Она заметила меня и посмотрела немигающим взглядом животного. Мы не видели друг друга неделю.
– Я только что была у Поля Петро. Видела там твою уродливую картину.
– А, да? Тебе она показалась уродливой? – она пристально и холодно посмотрела на свою стеганую работу.
По всему моему телу пробежало смутное ощущение страха, а потом оно вдруг стало тяжелым, как будто отягощенным дерьмом. Мне хотелось забрать все свои слова, которые я написала о нас в тот вечер, вычеркнуть всё, что после прочтения дало ей увидеть себя, да и нас, в таком жутком свете. Но я едва ли могла отказаться от этих слов – точно так же, как мой бывший парень едва ли смог бы стереть из моей памяти мой портрет, который он изобразил в своей пьесе. Это уже случилось. Я подумала было извиниться, но не смогла. Женщины слишком много извиняются, однажды решила я и пообещала себе завязать с этим, и теперь мне было слишком сложно просить у кого-либо прощения.
Марго сказала: «У меня когда-то в училище была подруга, мы с ней работали в одной мастерской. Она бросила всё, чтобы стать буддисткой и жить в буддийской колонии в Колорадо. До этого она тоже была художницей, но, когда я приехала навестить ее, она расписывала пятнами приятных цветов интерьеры храмов, которые были доступны исключительно богатым людям, достигшим самой высокой планки духовности. Я всегда думала, что никогда не стану такой».
Лицо ее стекло, а я всё стояла там, ошеломленная. Долгое время я молчала. Я хотела сказать ей, что нет ничего бессмысленного, упаднического, нарциссического, тщеславного в том, чтобы быть художницей, но откуда мне на самом деле было это знать? Всё, что я знала самым своим естеством, это что, если бы я жила рядом с ней той жизнью, которая по-настоящему творилась внутри меня, я бы причинила ей только боль. Я не верила, что мне удастся сказать хоть что-то, что не обидит ее вдвойне и не сделает только хуже.
– Я пойду, наверное, – сказала я.
Она кивнула.
Я повернулась и ушла, нерешительно, медленно, в надежде, что она окликнет меня, но она молчала. В коридоре я прошла мимо ее мастерской и заглянула внутрь. Через приоткрытую дверь я не увидела ни одного холста, ни кистей, ни красок. Я почувствовала, как внутри меня что-то обрушилось, словно сместился центр тяжести; как будто внезапно понимаешь, что смотришь на человека, у которого не хватает конечности.
Глава восьмая
Шила содрогается
Выйдя на улицу, я села на велосипед и помчалась как могла быстро на заброшенное поле у черты города возле воды, раскинувшееся под автомагистралью. Никто не ухаживал за землей на поле. Никто не вспахивал ее, не засаживал. Поле существовало само для себя, этаким простором мертвой травы.
Я подошла слишком близко и сделала ей больно – я убила нечто в Марго, отвечающее за искусство, нечто, позволяющее ей говорить себе, что можно быть художником, несмотря на все сомнения и страхи. Я знала, почему и как это произошло. Вместо того чтобы сесть и написать пьесу своими словами, используя свое воображение, собирая слова в своем одиночестве и в уединении своей души, я использовала ее слова, украла у нее. Я без спросу позаимствовала ее личность и смешала ее с моим собственным уродством! Потом она туда заглянула, словно в кривое зеркало, и поверила, что именно она и есть тот нездоровый, нарциссический человек, который получился, хотя на самом деле это была я. Не желая оголяться, я оголила вместо себя ее. Всё это не было честной работой.
Это было обманом.
Стыд накрыл меня с головой. Я навсегда брошу писать свою пьесу. Я никогда больше не стану записывать нас на диктофон! Я пролезла под забором, сбежала вниз по холму и отправилась бродить по полю сквозь боль. На небе уже светила полная луна, и всё вокруг дрожало в ее серебристом свете. Я подумала о природе, о том, что я на природе, а потом сказала себе: «Ты – природа». Взгляд захватил краешек чего-то в небе – это был красивый знак, нависающий над магистралью, который там давно установил производитель стиральных машин и сушилок. Его яркие белые лампочки, обрамленные розовым, складывались в слово Инглис. Я стояла, смотрела на него, почти плача, и думала: может ли быть что-то столь красивое на небесах или на земле, как этот яркий знак над этим мертвым полем, и как прекрасно, что человеческая природа, Инглис, и природа-природа, «поле», могут сосуществовать в такой гармонии.
Я стояла так минут, наверное, двадцать, как вдруг заметила: под знаком яркими светодиодными лампами высвечивалась бегущая строка. Она там бежала всё то время, что я стояла на поле, но я только сейчас разглядела слова: ПРИНИМАЙТЕ РЕШЕНИЯ, КОТОРЫЕ ИДУТ НА ПОЛЬЗУ ВСЕМ. ПРИНИМАЙТЕ РЕШЕНИЯ, КОТОРЫЕ ИДУТ НА ПОЛЬЗУ ВСЕМ.
Мое сердце замерло. Если бы только я знала, какое оно – решение, которое идет на пользу всем, – я бы обязательно его приняла!
Шила сидит на коленях в жухлой траве, и ее колотящееся сердце выстукивает ей имейл…
1. Ужасным будет судный день. Аминь.
Ужасным будет суд, когда вы пойдете по улице и увидите себя в витрине магазина. И вас будут судить.
2. Круши верхушки столпов, чтобы даже пороги дверей задрожали. И да ниспадут столпы на головы людям; тех, кто выживет, я убью мечом.
3. Никому не удастся спастись. Никто не убежит. Пусть зароются они глубоко, словно в могилы, всё равно их откопаю. Если они залезут на небеса, оттуда их достану. Забудьте наркотики, забудьте секс, потому что вас спустят, если вы высоко, и поднимут из земли, если вы там, где лежат мертвые, и доставят в срединное место, которое предназначено вам. Аминь.
4. Не прячьтесь на вершине горы Кармель или на дне моря с
