не пострелять. Копьем тоже не помашешь. Милий, что он там еще наговорил?
Раб пояснил, что парамирий — это что-то вроде меча, только с заточкой на одной стороне и слегка изогнутым лезвием, а спафий — это прямой годрландский меч, который носят почти все воины, что всадники, что простые дружинники.
— Дайте ему меч! Хальфсен, можешь порезать его чуток, но не калечь и не убивай.
Толмач серьезно кивнул. Фагр же взвесил Лундваров меч, поморщился — поди, тяжеловат для него, и встал в чудную позу, задрав оружие. Ну и к чему это? Разве враг или тварь станут ждать, пока ты раскорячишься, поставишь хитро ногу и вытянешь руку? Может, перед началом еще и спину размять, поясницу покрутить? Впрочем, Феликс начал первым, бил быстро, с выдумкой: то сверху рубанет, то снизу ковырнет, то наискось махнет. Хальфсен же не торопился, от ударов уходил уворотом, отступал, не пытаясь отбить. Оно и верно. У Лундвара меч крепкий, тяжелый, еще зазубрит легкий карлов клинок! Но в этом и его недостаток для Феликса. Тот не привык к такой тяжести, да и под его умения напрашивался меч полегче, побыстрее. Так что вскоре фагр вспотел, раскраснелся, задышал тяжело, и клинок его всё чаще смотрел вниз, а не на противника. Вот тогда Хальфсен кинулся вперед, легко отшиб меч вбок и упер лезвие в щеку Феликса.
— Вот и ответ, фагр! Ты слабый и никудышный. Рано тебе в хускарлы.
— Это меч плох! Он тяжел! Меня с малолетства учил опытный воин! Я сам убил тварь и получил пятую руну! Я не могу быть хуже! — закричал Феликс. — Я из благородного рода!
Ульверы, не глядя на него, поставили столы обратно, снова расселись на подушках и заговорили о своем. Я же смотрел на фагра и вспоминал таких же гордецов, как Феликс: Роальд Скиррессон, убитый мной свиноколом, Скирикр из Бриттланда… Все они считали себя лучше других лишь по праву рождения.
— И почему твой род благороден? Чем ты лучше меня или любого ульвера? — спросил я.
Милий поспешно пересказал мой вопрос.
— Как «почему»? Я знаю своих предков на пять колен назад!
— Я знаю свой род на двенадцать колен назад, могу назвать имя каждого предка и сказать, чем он был славен! Всякий норд знает свой род ничуть не хуже, если только не рожден рабом. А если всё же и был рабом, значит, род пойдет с него.
— Пистосы — потомки бога Сминфея и несут его сияющую кровь в своих телах!
— Все люди когда-то были вымешаны в котле Мамира, во всех течет кровь огнерукого великана Амту и кровь морского змея Урга. Если твоя прабабка и легла под какого-то бога, разве это делает ее детей лучше прочих?
— Мой дед сидел у ног конунга! Мой отец — один из богатейших людей в Гульборге!
Этот глупый фагр так забавно злился, краснел и орал, что ульверы даже заслушались его глупостями!
— А кто ты сам, без отца, без деда? — усмехнулся я. — О делах предков громче кричат те, кому больше нечем похвастать. Норды помнят своих дедов, рассказывают об их деяниях, гордятся, но похваляются лишь своими подвигами. Твой отец и впрямь хорош, но когда он умрет, останешься только ты! Слава предков не поможет тебе. Так чем хорош ты, Феликс Пистос?
Благородный муж не превосходил остальных хоть в чем-то. В языках и законах сильнее раб Милий, об окрестных землях больше знает калека Ерсус, а уж ульверы легко одолеют его в любом состязании. Так что Феликс ушел в угол и глубоко задумался. Надеюсь, не о том, как бы отравить или прирезать кого-то из моих хирдманов, иначе Сатурн Пистос не досчитается одного сына.
Раз уж зашел разговор об отцах и детях, мы вспомнили слова Набианора, сказанные на улочке Эль-Кахира, а потом перешли и на него самого. Ребята заспорили, сколько же рун у пророка и как он их получил.
— Сколько он прожил зим? Пять десятков, не больше. Поди, ему тварей со всех земель свозили! — уверял Отчаянный.
— Хлипковат он для двадцатирунного! — пробасил Видарссон. — Вон Ньял Кулак какой здоровенный был, а всего сторхельт.
Коршун прищурил глаза:
— Я сам его руны слышал! Как можно обмануть с рунами?
— Может, как я? — подал голос Рысь. — Я же могу безрунным обернуться!
— Любой может слабаком прикинуться, а как стать сильнее, чем есть? — возразил Эгиль.
— Это же от дара зависит, — напомнил Простодушный. — Если дар в силу, то станешь здоровенным. Вон Альрик, наоборот, усох. Да и Кай вряд ли дорастет до того же Видарссона.
— Так какой же у него дар? — задумчиво сказал я. — Милий, в Гульборге о том не говорят?
Раб быстро привык и есть за нашим столом, и говорить, как с равными. Наверное, уже мнил себя свободным, помня обещание господина.
— Говорят-то много, а где правда, где ложь — не разобрать. Могу спросить у Пистоса, благородные, поди, больше знают.
Феликс рассказал, что сарапы сочинили длинную сагу о жизни Набианора и записали ее — получилась целая стопка пергамента, что называется книгой. Фагры же переписали ее на своем языке, и всякий грамотей в Годрланде может ее прочесть. Сам юный господин тоже не раз ее читал и обсуждал со своими приятелями. Немало вина было выпито за спорами, правда там говорится или нет.
Мол, родился Набианор в богатом и знатном роду, на краю мира. Тогда его еще не называли пророком, его настоящее имя — Дахи́ из рода Сахилун. Дахи означает «обращенный к солнцу». Как и многие сарапские рода, Сахилун охотились на тварей и торговали, их люди бывали и в Годрланде, и в Эль-Кахире, и даже ездили на восток, покупали шелк у проезжающих караванов. Маленького Дахи было решено сделать кахи́мом, сарапским жрецом. Для этого его обучили грамоте и послали к старцам, чтоб он запомнил ритуалы, имена богов, какие племена и рода кому поклоняются. Он знал имена всех звезд на небе и умел заглядывать с их помощью в будущее.
Однажды Дахи прочел по звездам, что всем сарапам грозит гибель, да и не только сарапам, но и всем землям, всем людям и всем богам. Испугавшись, он спросил у неба, как остановить беду, но звезды молчали, молчала луна, и лишь солнце ответило ему. Бог-Солнце поведал, что тьма хочет поглотить всё живое,
