может быть, полковники. Главный открыл на ноутбуке, надо полагать, моё досье. Спросил, что́ я собираюсь делать. Я ответила: готова уехать в родной город, преподавать в школе, где работают родители и где училась сама, имею информацию, что меня примут. Готова работать по журналистской специальности в нашей районной газете, где меня знают. Не привязана ни к Москве, ни к руководящей позиции. При этом хочу быть полезной и открыта к любым предложениям.
22
Прасковья отчётливо увидела те давние дни, генерала с красными от бессонницы глазами. Подумала: «красные от бессонницы глаза» — штамп военного или шпионского романа, если встретишь в книжке — поморщишься от банальности. Но глаза у генерала, в самом деле, были красные и, кажется, даже слезились; ей почему-то показалось это забавным: оживший штамп. Страшно не было абсолютно: не убьют же они её, в самом деле. А остальное… как-нибудь устаканится. Она готова была к любому развороту событий. Место работы её — Агентство по разработке национальной идеи — обнулилось, больше не существует, туда ему и дорога. Будет что-нибудь ещё. Она будто смотрела на всю эту ситуацию откуда-то сверху. Словно она пари́т под потолком и видит всё происходящее оттуда. Генерал ещё что-то спрашивал, она отвечала, лукавить и скрывать нужды не было. Генерал смотрел задумчиво, без вражды, но и без выраженного дружелюбия, а может, он просто устал. У него был хороший, дорогой, но заляпанный ноутбук, и рядом лежала дешевейшая школьная ручка. Ей хотелось вытащить из сумки влажную салфетку, которую всегда имела при себе, и протереть генеральский ноутбук. Генерал меж тем покрутил в толстых пальцах тонкую ручку и наконец спросил:
— Чем занимался Ваш муж?
— Он говорил, что занимается вопросами речевого воздействия, но деталей не раскрывал, — ответила она почти правдиво.
Военные этим ответом, странным образом, удовлетворились. Подумала: если они спросят, кто был муж, она ответит: чёрт. А что ей скрывать? Но они сказали другое.
— Вы были больны, — деловито произнёс один из военных. — Как Ваше здоровье теперь?
— Удовлетворительно, — ответила она, вспомнив, что врачи обозначают здоровье этим термином. И добавила:
— Полностью работоспособна.
Генерал одобрительно кивнул.
— Вы свободны, Прасковья Павловна. Но просим находиться в Москве. На днях мы Вас вызовем, — сказал генерал.
Она удивительно чётко всё помнила; как была одета — помнила до деталей: чёрная меховая куртка с капюшоном, синий костюм с юбкой в складку, под жакетом трикотажный пуловер в горошек, на ногах чёрные высокие ботинки — не модные, но удобные. Отросшие волосы собрала сзади в хвостик белой пластмассовой заколкой, которая попалась под руку в ванной.
— И меня, Богдан, в самом деле вызвали через три дня. Сказали: «Прасковья Павловна, мы Вам верим», именно «верим» сказали, а не «доверяем» и назначили вот этим самым, что я есть по сей день. Тщательнейшие проверки продолжались ещё около полугода, даже, пожалуй, года — не в отношении меня, а вообще.
— А ККК распущена, ликвидирована? — спросил Богдан.
— Нет, она существует, но подчиняется спецслужбам. Вообще, высшие кадры подбирает Союз «Святая Русь», а проверяет эта самая «кака». Про «Святую Русь» я тебе расскажу отдельно когда-нибудь, в другой раз.
— Послушай, а откуда взяли достаточное количество преданных опричников-спецслужбистов? Ведь совершенно очевидно: для такой масштабной операции их потребовалась целая армия. Ведь их как-то подбирали, готовили заранее, надо полагать… Гигантская операция, — проговорил Богдан восхищённо.
— Затрудняюсь ответить, — пожала плечами Прасковья. — Самый общий ответ: все они ветераны украинской войны.
Помню, был такой курьёзный случай. На пресс-конференции молодой и задорный немецкий журналист спросил у Государя, почему у нас у власти военные. Это-де не демократично и означает, что у нас военная диктатура. На это Государь ласково ответил: ваш великий философ Гегель, очень ценимый в нашей стране, в книге «Феноменология духа» писал, что приказывать и властвовать может лишь тот, кто способен поставить на кон свою жизнь, кто ею рисковал, кто смотрел смерти в лицо. А кто не рисковал — тот должен подчиняться. «Перечитайте этот пассаж — он многое объясняет», — по-доброму посоветовал Государь. Щелкопёр, разумеется, заткнулся: говорить о Гегеле он был явно не готов.
— Вот это да! Полковник Скалозуб с досады перевернулся в гробу, — рассмеялся Богдан. — Неужели современные русские военные читают Гегеля? Кстати, темнейшее сочинение — эта самая «Феноменология», в дальнейшем он как-то научился выражаться пояснее.
— Ну что ж, на то и «сумрачный германский гений», — тоже засмеялась Прасковья. — А что до «Полковника», то он по происхождению штабной офицер, старательный, трудолюбивый, многознающий, довольно начитанный. Между прочим, из простых, из какой-то сельской, не из военной семьи. Народ его любит, впрочем, без фанатизма. Он не яркий человек, не зажигательный оратор, не народный трибун, но дело своё знает и ведёт твёрдой рукой. Главное, он тоже «тутошний»: никто у него не учился за границей, никому и ничьему бизнесу он не покровительствует…
* * *
Оглядываясь позднее на свою жизнь, Прасковья поняла: начало новой жизни с Богданом — это был момент абсолютного счастья. Она отгородила себя от прошлого, от будущего, от детей, от родителей — и просто была счастлива. Какой-то частью сознания понимала, что потом придётся что-то делать, решать, с кем-то объясняться, но это потом. А пока — счастье. Шаткое, временное, скорее всего, недолгое, но — счастье.
И работалось легко, решения приходили словно сами собой из ноосферы, и были они дивно точны и продуктивны, попадались нужные люди, а ненужные отпадали сами собой безо всяких конфликтов и неприятностей. Съездила в Киев на фестиваль российско-украинской дружбы, удачно выступила перед толпой, с венком на голове, который ей неожиданно шёл. Её фотографию в венке, очень удачную, сделанную украинским репортёром, Богдан поставил себе на рабочий стол.
Даже явление Машки не могло омрачить счастья.
А было так.
Они уже собирались ложиться, когда раздался звонок по домофону.
— Здравствуйте, — с некоторым удивлением ответил Богдан: гостей не ждали.
— Это Гасанова Мария, — прозвучал голос Машки. — Здравствуйте, Богдан Борисович. Я не займу у Вас много времени.
— Пожалуйста, Маша, очень рад, открываю, — ответил Богдан с ещё большим удивлением.
— Я не выйду, — нервно потрясла головой Прасковья. Мы с нею уже наговорились, хватит. — Богдан бросил на неё удивлённый взгляд:
— Я ничего об этом не знал, Парасенька.
— И нечего тут знать, — раздражённо передёрнулась Прасковья. — Буду сидеть, как мышь за веником, в кухаркиной каморке. И удалилась в потайную комнатку за кухонным гарнитуром.
Богдан отворил дверь и ждал на пороге гостью, которая решительным шагом поднималась по лестнице.
— Здравствуй, Маша, рад тебя видеть, — проговорил он приветливо.
— Не
