эту неуместную печаль. Будто ему и впрямь жаль. Будто он раскаивается. Не хочу верить ему. Ни одному из них! Больше не хочу!
Спасители не запечатывают спасаемых, не вонзают в их грудь магические кинжалы! К гуям такое спасение!
Не! Хо! Чу!
Но Пепел продолжает смотреть с тоской, а потом и вовсе подносит мою ладонь к губам, осторожно целует.
– Охранять или контролировать – нет разницы. Спокойствие Трех Миров всегда зависело от твоего спокойствия. А сейчас, когда печать снята и сила вновь пробуждается в тебе – особенно. Сотни лет прошли, пока Небесное Царство полностью оправилось от устроенного тобой пожара. Но порой кажется, гарь и копоть впитались в сами облака, и те почернели навсегда…
Взмахиваю свободной ладонью – одна все еще в плену его тонких пальцев.
– Избавь… – Меня всегда тошнило от пафоса. – Я поверила тебе. В ту ночь. Что единственная для тебя, что нужна.
– Все так: единственная и нужна, – соглашается он. – Я не лгал тебе. Никогда. Ни прежде, ни теперь.
– Ну конечно! Ты, как и он, не врешь, вы просто недоговариваете. – Кривлю губы в горькой усмешке.
– Не суди брата: ему досталось сильнее. Он ведь сам бросился за тобой в Котел Перерождений. Я не смог, а он – да. Представь: из всесильного небесного Владыки стать приемышем в клане бессмертных! Где каждый, кому не лень, шпыняет и корит лишь за то, что он не похож на них. А еще – из зависти.
Предполагается, я должна проникнуться и пожалеть? Не выйдет. Я слишком устала. Да и меня саму никто никогда не жалел. Легко приносили в жертву пресловутому спокойствию Трех Миров: ставили на меня Двойные Печати, всаживали отравленный клинок прямиком во влюбленное сердце… Они не щадили меня. Никогда. Платили мне той же монетой, что одаривала их Дайюй Цзиньхуа. Только вот ей было проще: она не ведала любви.
А я – глупая, Никчемная Ю, знаю… Знаю, как заходится сердце, когда желанный мужчина касается тебя. Знаю, как холодит страх, когда сильный враг загоняет тебя в угол. Знаю, как разрывается душа, когда тебя предают. Слишком много боли.
Я так устала! Хочу свернуться клубочком и заснуть. На пару сотен лет. И чтобы, когда проснусь, не было ничего прежнего – ни охоты на меня, ни ревущего пламени внутри. Я бы многое отдала, чтобы прожить простую человеческую жизнь: родить детей, состариться рядом с любимым… А не мотаться по Трем Мирам.
Я устала.
Бороться тоже.
Поэтому просто склоняю голову на широкое каменное плечо и прикрываю глаза.
Пепел целует меня в висок, поднимая тонкие волоски горячим дыханием, а потом легко, как ребенка, берет на руки. Мои одежды испачканы кровью и сажей. В волосах потрескивает пламя. Глаза-лужи сейчас, наверное, совсем тусклы. Куда он собирается нести меня в таком виде?
– Нам пора возвращаться, – говорит он, как обычно, тихо. От бархатных звуков его голоса становится тепло. – И попробовать начать все сначала.
– Думаешь, получится? – усмехаюсь.
– Я буду очень стараться, – отзывается он.
– Так куда мы?
– На Небо.
– Зачем?
– Ты ведь Небесное Чудовище. Тебе там самое место.
И мы взмываем ввысь.
А где-то под нами, внизу, рушится иллюзия деревни Бамбукового Ветра. Дядюшка Жу выходит из хижины и смотрит с тоской на недостижимые Небеса. И оседает пепел на месте недавнего побоища…
Печать снята. Богиня открыла глаза. Этот мир больше не будет прежним. Ни один из Трех.
В Небесное Царство мы прибываем прямиком на суд. Я помню этот зал и эти надменные лица небожителей.
Когда-то, уже три жизни назад, здесь вот так же судили меня…
Эпизод 19
Когда даос Когда даос поднимается на одну ногу, демон поднимается на десять!
Небеса-Небеса…
Тысячелетия идут, а вы неизменны. Безупречна ваша белизна. Чиста лазурь. Ярко сияет солнце в своем совершенстве. А вокруг все так же идеальны в своем совершенстве лица небожителей – будто звезды в бесконечности ночи. Прекрасные, сияющие, недосягаемые.
Правда, в последний раз, когда я их лицезрела, они были изрядно измараны гарью и куда менее надменны. Они гомонили, как глупые, перепуганные сороки, тыкали в меня пальцами, будто невежественные деревенские мальчишки, и требовали немедленной казни, максимально жестокой и беспощадной. Знатно я их тогда подпалила. Вон, отголоски того пожарища до сих пор в глазах полыхают, когда они видят меня.
– Владыка Бай Гаошан, – хмурится человек в раззолоченных одеждах, именуемый здесь Небесным Императором, – зачем ты принес ее сюда? Разве забыл, что она натворила в последний раз?
Пепел осторожно опускает меня на бело-голубые плиты Зала Пяти Стихий… и просто хмыкает.
Он куда более древний бог, чем все те, кто сидит здесь. Почти мой ровесник. Как и второй, его темный брат. Мы – Троица Предвечных. Имеем право не кланяться тем, кто восседает сейчас на этом судилище.
– Потому что Богине Чудовищ есть что сказать. Без нее суд не будет справедливым и честным, – спокойно говорит Пепел.
Слышатся шепотки: «Могла бы хоть приодеться и расчесаться!»
Пепел одной рукой сжимает мою ладонь, а другой – незаметно делает пасс. И вот на мне уже струятся яркие и легкие голубо-зелено-розовые одежды, а волосы, в которых запуталось пламя, украшают живые цветы. Во взгляде серо-серебряных глаз я ловлю удовлетворение результатом и восторг.
Он подводит меня к пустующему трону по правую руку от императорской четы. Лопатками ощущаю, как императрица сверлит взглядом мою спину. Она и в прежнее мое воплощение не очень-то жаловала меня. Еще бы, я столько раз подпаливала ее безупречную прическу! Вернее, не я, а Дайюй Цзиньхуа, которую просто бесила эта безэмоциональная маска на лице у Небесной Императрицы. Хотелось расколоть ее, вывести на эмоции. Получалось! Даже сейчас я ощущаю отблески той злой радости Богини Чудовищ, и мои губы кривит усмешка.
Мой трон состоит из трех кресел: одно, самое большое и высокое, в центре – для меня. Два других, ниже и проще, слева и справа – для моих Хранителей, Предвечных Владык Дня и Ночи. Улыбаясь, я занимаю свое место. На белый трон по правую руку садится тот, кого здесь называют Бай Гаошан, а я зову Пеплом.
– Рады приветствовать вас, Богиня.
– С возвращением, Владычица.
Юлят, заискивают. Все, кроме тех двоих, в золотых одеждах. Но их я тоже зажгу сегодня, заставлю снять маски и потерять лицо.
Пепел снова пожимает мою руку: мол, успокойся, не трать на них свою божественность. Улыбаюсь ему снисходительно, играю
