новому — полуавтоматической сварке, аттестовал и опекал их, как своих взрослых детей. Лев был немного, на два года старше меня, и у нас установились добрые дружеские отношения, оставшиеся такими и тогда, когда уехал Шерман и Лев Евгеньевич Торопцев торжественно, но ожидаемо был представлен заводу в качестве новенького директора.
Мы были молоды, дерзки, нам было интересно самим, без нудных стариков, двигать наш завод. Заводоуправление было маленьким, тесным, и мы пробили разрешение на строительство хозяйственным способом. Я оделся в рабочую робу и сапоги, организовал дикую бригаду, работал проектировщиком и конструктором, сметчиком и прорабом. В два месяца сварганил пристройку, втрое увеличились размеры, все службы получили просторные комнаты, а уж кабинеты директора и главного инженера стали вполне достойными. К нам приехал секретарь горкома Лазарь Михайлович Катков, прошелся по кабинетам и сказал: «Молодцы!» Надо ли говорить, как заалелись от этой похвалы мы со Львом. (Я по случаю визита умылся и сменил грязные сапоги на относительно чистые полуботинки. Кажется, на мне даже был галстук.)
За всё время строительства Лев пахал за двоих. Завод набирал ход, стало тесно в стареньких нешироких цехах. Тогда мы со Львом замахнулись на строительство нового просторного корпуса! На нас с опаской стали поглядывать из Алма-Аты: темиртауская молодежь берется за невыполнимое. Ваше дело — варить металл и делать конструкции. Нет у нас строителей и монтажников на ваши безумные планы! Тогда мы вдвоем поехали в столицу, добились совещания технического совета треста и заявили: всё сделаем сами, только разрешите тратить прибыль на строительство. Конечно, нас, своих птенцов, выросших из прежнего гнезда, поддержал Шерман. И всё получилось! Опять я месил грязь, делал чертежи и гонял свою дикую бригаду (так нас называли на заводе), а также и Левадного за то, что не привез железобетон вовремя, а Лев не вылезал из цехов. За четыре (!) месяца поднялся новый, широкий и просторный корпус, и это было торжество! Наш завод занимал первые места в соревновании, получал знамена…
Мучительная обязанность директора — прием по личным вопросам. Эти приемы неминуемы и обязательны, они настигают директора как пресловутый камень, который, говорят древние, Сизиф катил в гору. Каждую среду, за пять минут до четырех часов в директорский кабинет входят общественность — партийный и профсоюзные секретари, и отдел кадров — Елена Павловна Жаркова.
— Клава! — кричит Торопцев, — сколько сегодня записалось?
Клава протискивается в щель директорской двери с журналом, на ее лице — чувство большой вины.
— Сегодня записалось пятнадцать, еще подходили, но я не стала больше записывать, потому что…
— О боже! — хватается за голову несчастный директор. — Сегодня опять сидеть до девяти! Да что это за наказанье!
Отталкивая Клаву, в дверь врывается крановщица Люгина из цеха обработки. У нее на руках таращит глазенки девочка лет четырех. Приемная забита женщинами (только они записываются на прием), сзади кричат: «Она без очереди, не пускайте!», но Люгина нахальна и непреклонна.
— Вот, товарищ директор. Мне завтра на работу, а куда я дену дитё? На кран я ее не возьму. Была у заместителя вашего, Монахова, обещал, что еще в прошлом месяце устроит в детсад, а до сих пор не устроил, говорит, нету мест. Руками разводит. И что мне теперь делать?
Пока Клава находит Монахова, испуганная девочка пускается в рев, и Лев сам пытается ее утешить. Пришедший Николай Иванович начинает долго объяснять, что договорился было с детсадом треста, ему пообещали там пять мест, но потом запросили металл на ремонт, я пообещал, а Березко, по-хорошему его попросил на нужное дело, вон сколько в очереди на детский сад стоит, так он меня послал подальше, и теперь мне даже соваться туда нельзя! Партийная Дина Петренко напускается на Монахова, что тот много обещает, а ничего не делает, нужно было к директору обратиться, и все начинают кричать друг на друга. Проблему разрешает Жаркова.
— Подожди, Люгина, — спокойно говорит она, — твой муж ведь в сборосварке работает, и вы с ним в одну смену ходите. Я договорюсь с Березко и Маркиным, чтобы вас с мужем развели по разным сменам, пока Николай Иванович решает с местами в детсаду.
Директор дает поручение Монахову: представить перечень металла, обязательно дадим металл, который нужно. А Вам, Николай Иванович, нужно быть настойчивее, раз пообещали, довести дело до конца, почему ко мне не зашли? Все облегченно вздыхают, первый вопрос разрешился. Но на первого в очереди затратили тридцать пять минут, а там, в приемной, — еще четырнадцать… До скольки же мы сегодня будем сидеть?
Следующая по очереди — тоже крановщица, из малярки, Реунова, с фингалом под глазом, садится на стул и начинает всхлипывать. Ее муж, он, паразит, у Пашина в бригаде работает, вы его знаете. Пьет, дома по пьянке детей гоняет, зарплату не приносит, с дружками из бригады пропивает, а мне не на что детей кормить, уж Вы, Лев Евгеньич, с ним побеседуйте, он Вас уважает, а то никакого с ним сладу.
— А мы на профкоме его проработаем за пьянку, — не без ехидства предлагает профком Виталий Корниенко. — И в очереди на жилье на два места подвинем.
— Ой, не надо! — спохватывается крановщица. — Мы уж как-нибудь тогда сами.
— Ну почему сами? — вступает Торопцев. — Володя Пашин — сильный бригадир, у него в бригаде порядок, и с дисциплиной тоже. Я сам поговорю с ним насчет Реунова, а Вы, Виталий Сергеевич, на профком его пригласите.
Реунова уходит, а Жаркова машет рукой на следующего по очереди: «Подождите там, пять минут».
— Вы знаете, тут дело не такое простое. Реунова работает в малярном цехе (так на заводе называют цех окраски), и к ней, я это знаю точно, приклеился мастер наш доблестный Витя Функ. Он ее постоянно в ночную смену выводит, вот муж и зверствует. Он и Функу пригрозил. Вообще, этот ваш Функ всех крановщиц своих пасет. А они не хотят с ним отношения портить. Вот и получается…
— Функ? — удивляется директор. — Так он же метр пятьдесят ростом, и весу в нем сорок килограмм. Ай да Витя!
— Вот Вы смеетесь, Лев Евгеньевич, а ведь это б…ство на заводе нужно прекращать, а то мы с Вами будем иметь неприятности. Я с Функом беседовала, а он только смеется. Говорит, что врут про него. А я знаю точно, ко мне крановщицы приходят и рассказывают про его художества. Вы, пожалуйста, пригласите его к себе и по-мужски, жестко предупредите.
На заводе работает триста шестьдесят человек. Большая семья, где все друг друга и друг про друга знают. И
