кони и чем дальше она слушала, тем хуже ей становилось.
А если нет? Если какой‑то бандит, уголовник, шантажирует ее сына и заставляет пойти на преступление? Тогда странное поведение ребенка, его нервозность, имеют логичное объяснение.
Маша вытерла холодный пот со лба.
Далекий голос, кажущийся теперь враждебным и даже жутковатым, закончил говорить. Последние слова она уже не слышала. Маша нажала кнопку «СТОП», поднялась со стула и первой ее мыслью было позвонить в милицию.
Сердце гулко ухало в груди.
Хотя она никогда так не делала и даже не позволяла себя ничего подобного, Маша обыскала все карманы сына, включая куртку. Ничего. Только пятьдесят копеек, которые, она точно знала, ему не давала.
Может быть, тетя Оля? Да, она могла, нужно будет спросить, — подумала Маша.
Мысль о тете Оле ее немного успокоила, даже приободрила.
Голова раскалывалась от напряжения.
— Утро вечера мудренее, — сказала она сама себе и посмотрела на магнитофон. — Схожу утром к Оле… вместе и решим, что с этим делать.
Наверняка, какая‑нибудь ерунда. Уж больно театрально, наигранно, не по‑настоящему. С другой стороны, точность и продуманность услышанного пугала.
В конце концов, Витя сам расскажет. Он никогда ничего от нее не скрывал, в этом Маша была уверена.
— Утро вечера мудренее, — слегка успокоившись повторила она и, погасив свет, направилась в спальню.
Засыпая, Маша слышала тихий знакомый голос из колонок, а человек, стоящий перед ее взором, был удивительно похож на Витю. Но только это был не Витя, и она это знала. Чувствовала. Человек, скрывающий свое лицо за черной тканью, скрывающей громкоговорители, был опытным, жестким и даже жестоким.
— Никому ничего не говори, даже маме. Вопрос очень важный. Это будет наша с тобой тайна. Ты же догадываешься, кто я?
ТЫ ЖЕ ДОГАДЫВАЕШЬСЯ, КТО Я? — слышала она повторяющийся вопрос снова и снова, пока сон не превратил эту фразу в бесконечную звенящую пустоту.
Утром голова у нее гудела как после двухдневной студенческой гулянки, когда они с Лешей еще не были женаты и наслаждались беззаботными деньками.
Она посмотрела на Витю, свернувшегося калачиком на кровати и решила, что не дотерпит до вечера. Ей нужно знать прямо сейчас, что это было, что за мужчина на записи, и откуда она вообще это взялось дома.
Маша тут же вспомнила старый детективный фильм «Ошибка резидента» с Георгием Жженовым, который смотрела в кинотеатре «Москва» вместе с мужем, и вполне ясная и жуткая картина подъезжающих к подъезду дома нескольких черных Волг с сотрудниками КГБ предстала ее взору.
— Ну вот, начинается, — прошептала она, быстро прошла на кухню, накапала в чайную ложку валерьянки и махом выпила, почувствовав, как терпкая горечь разливается по горлу.
Потом глянула на часы, встроенные прямо в стеклянную дверцу кухонного шкафа. До политинформации один час пятнадцать минут. А нужно еще привести себя в порядок и как‑то успеть доехать.
Она метнулась к двери, чтобы посоветоваться с Олей, но не дойдя шага, остановилась. Что она ей скажет? Сын связался с каким‑то мужиком, и тот просит сделать что‑то противозаконное? Но ведь она не знает, что на самом деле записано на ленте. Может быть, это — нечто иное, например, фрагмент детективного радиоспектакля (очень даже похоже!), а она, подняв на уши Олю, накрутив саму себя и задав взбучку сыну, на ровном месте устроит бучу и породит кривотолки. Ведь Оля не сможет устоять и конечно же расскажет своей подруге Анжелке в соседнем подъезде о странной записи, та попросит название спектакля или вообще — «дать переписать», потому что детективы любой формы, от книжной (особенно) до аудиовизуальной — были в очень серьезном дефиците.
— Витя… Вить! Вставай! — она села на край кровати и потеребила его шевелюру. До последнего в ней боролись два варианта — оставить все как есть, ничего не сказав сыну о том, что она случайно услышала ночью, до — устроить скандал с криками, слезами и ремнем, испортить день и себе и сыну, а возможно, и не только день, но и вообще отношения, склеить которые будет гораздо труднее.
— Ма‑ам… еще немножко… — он потянулся, не открывая глаз. В сердце ее разлилась материнская любовь и жалость. Нет конечно, он ни в чем не виноват. Это какая‑то ошибка. Радиоспектакль. Вырванный из контекста отрывок, на который хватило бобины. Переписал у друзей, а она, прослушав эту запись, нарушила его право на личное пространство.
— Витя, вставай. У меня к тебе разговор, — одновременно и строго и мягко сказала Маша. — Ты должен мне ответить на пару вопросов. Вставай, я опаздываю на работу.
Сонный, он приподнялся на локте и посмотрел на нее затуманенным взором. Длинные ресницы его слипались ото сна и придавали ему еще более умилительный вид.
— Что? Что случилось, мам?
Она встала с кровати. Взгляд скользнул по стене, где еще на днях висел календарь с бегущими мужчинами. Теперь на его месте остался светлый прямоугольник. Календарь пропал.
Она села за стол.
Витя следил за ней взглядом, пытаясь понять, о чем пойдет речь, и она все более убеждалась, что ничего криминального нет. Все, что она себе напридумывала — плод ее разбушевавшейся фантазии.
— Сын, у меня очень серьезный вопрос. Прошу тебя, отнестись к нему со всей… — она сделала паузу, собираясь с мыслями.
Витя выскользнул из‑под одеяла, опустил ноги и вставил их в тапки.
— Мам, да что такое? Говори уже… ты меня пугаешь.
Не нужно было все это начинать, — пронеслось в голове, но отступать было поздно.
— Я вчера… Ты помнишь, как уснул вчера, сидя за столом?
Витя покачал головой.
— Н… нет, не помню, мама. Я слушал магнитофон и… должно быть закемарил… Прости…
Вместо того, чтобы ответить, она привстала, развела руками — будто бы от изумления и, встав посреди комнаты, сказала:
— Отмотай пленку в начало, пожалуйста.
Витя пожал плечами и, зевнув, подошел к аппарату. Палец его коснулся кнопки перемотки назад, чуть помедлил и вдавил ее вглубь.
Катушки быстро закрутились. Жужжание моторчика в повисшей тишине можно было принять за возню огромного шмеля.
Маша смотрела на магнитофон, поджав губы.
Когда перемотка закончилась и стало совсем тихо, она слегка отодвинула сына и села на стул.
Витя, судя по его виду, ничего не понимал, и это еще больше сбивало ее с толку.
— Если ты про тот папин голос… — начала было сын, но она оборвала его на полуслове.
— Нет.
