ему в спину, он лежал лицом вниз.
— Сумели, видимо, драпануть из Рады, — сказал Андрей и перевернул ногой того, который во френче. Его рожа показалась мне знакомой, но я не помнил, кто это. Наверное, видел какие-то фотографии в Интернете.
— Тут подошли красногвардейцы. Один из них вгляделся и этого типа.
— И ведь я его знаю! — Сказал он. — Он из этих, руководства самостийников. К нам на завод приезжал, речи говорил про вольную Украину. Фамилия у него странная. А! Петлюра!
Он поглядел на второй труп.
— И этого знаю. Он главный из стрельцов. Коновалец его фамилия.
— Повезло нам, — покачал я головой.
— А ты что-то о них знаешь?
— Слышал. Петлюра — самый дельный из их гоп-компании. Остальные в Раде интеллигенты. А этот, который Коновалец — командир сечевиков.
Про себя я добавил, что Судоплатову придется присылать свою взрывающуюся конфетную коробочку кому-нибудь другому[57].
Вот теперь я настоящий попаданец. Конечно, Петлюру убил не лично я, тем не менее. Остается взять в плен Колчака или Деникина.
Я подошел к пулеметчику.
— Товарищ, ты сделал очень большое дело для революции, убил очень опасного её врага. Возьми на память. Я протянул ему часы. Не свои, конечно, мне они были и самому нужны. Но вчера, двигаясь за наступавшими красными, мы наткнулись на разграбленный часовой магазин. Возле него лежали два типа уголовного вида. Очевидно, красноармейцы строго выполняли поданный с моей подачи приказ — расстреливать мародеров на месте. В самом магазине лежал хозяин, похоже, зарезанный. Я решив, что хозяину товар не нужен, прихватить несколько часов — именно для награждения отличившихся.
Андрей согласился с тем, что отсутствие наград — большой недочет. Вот и пригодилось. А ведь теперь, возможно не будет не только петлюровщины, но и бандеровщины. ОУН без Коновальца, может, и не раскрутится.
К вечеру националисты сдались. Их главарей — Грушевского и Винниченко и ещё кое-кого арестовали, большинству же набили морды и отпустили.
Разговор с Винниченко вышел интересным. Он и в самом деле оказался типичным интеллигентом, двинутым на светлой идее самостийности, к тому же свято верующим, что «Запад нам поможет». И ведь в самом деле, начал помогать. За выступлением националистов стояли французы. Которым эти деятели пообещали возобновление войны. Причем, в лучших традициях Хлестакова, они заявляли, что едва придя к власти, выставят полумиллионную армию. Откуда они её возьмут, так и осталось неясным. Этим придуркам казалось, что над Киевом взовьется жевто-блакитый прапор, то сразу же толпы народа пойдут добровольцами.
На следующий день я решил прогуляться по Киеву. Это был третий крупный город, в котором я бывал в обоих временах. Питер в центре остался, в общем и целом, таким же. Подавляющее большинство знакомых мне домов находились на своем месте. Москва, в которой я несколько раз бывал по разным делам, была совершенно на себя не похожа, я центре даже с трудом ориентировался. С Киевом дело обстояло серединка на половинку. Крещатик, понятное дело, был совершенно иным — его разнесли во время войны и потом застроили «сталинским ампиром». А многие улицы были точно такими же. Интересно, что город особо и не отреагировал на факт трехдневных боев. Разрушений было не так уж и много, так что Киев зажил обычной жизнью.
Двигаясь вниз по Андреевскому спуску, я подавил в себе дурацкое желание заглянуть к Булгакову. Не знаю, что на меня накатило — потому что ни с Маяковским, ни с Есениным я знакомиться не пытался. Из великих литераторов я был знаком только с Алексеем Толстым — да и то потому что брал у него интервью о работе в Комиссии по расследованию деятельности царского правительства, в которой он трудился. А тут пробило. Но потом подумал — а что я ему скажу? Булгаков ведь ещё вообще ничего не написал и, скорее всего, даже не знает, что станет писателем.
А вот Подол производил очень сильное впечатление. Если закрыть глаза, то казалось, что ты в Германии. Вокруг звучал очень характерный «каркающий» язык. Конечно, это был не немецкий, а идиш. Евреев тут было не много, а очень много. Я как-то привык, что представители этой национальности являются либо коммерсантами, либо людьми творческих профессий, либо революционерами. А вот тут имелись самые разные. Одни были одеты как хасиды, которых я видел в Израиле, но имелись люди обычного рабочего вида, такого же как в Петербурге.
— Товарищ комиссар! — Вдруг услышал я голос.
Я обернулся и увидел здоровенного парня я кожаном фартуке который перекуривал возле двухэтажного дома, на котором красовалась вывеска «Скобяные товары. Натанзон и сыновья». Рядом имелась ещё одна: «А. Натанзон. Изготовление ключей и другие слесарные работы». Парень вышел как раз из слесарной мастерской.
Я его узнал. На второй день нашего пребывания в городе, к красногвардейцам присоединился еврейский отряд человек в пятьдесят. То есть, евреи, разумеется, были в наших рядах и до этого, причем немало. Но этот отряд был мононациональным и хорошо вооруженным. Руководил им дядька лет сорока, мне сказали, что он имел отношение к еврейской самообороне пятого года. Большинство же составляла молодежь. Этот парень был вроде как сержантом.
— Здравствуйте, меня зовут Арон Натансон. Вы тут по делам?
— Да нет, решил поглядеть город. Не всё же революцией заниматься.
— А не хотите ли зайти к нам, выпить по рюмочке? Мой отец очень рад будет с вами познакомиться.
Почему бы и не выпить? Тем более, с питерскими евреями я много общался. Но… Они были в значительной степени ассимилированными. Кое-кто даже идиш не знал. А тут они, так сказать в естественной среде обитания.
Мы прошли в гостиную, обставленную без особых затей. Вскоре откуда-то, видимо, из лавки появился хозяин, выглядевший более соответствовавший традиционным представлениям. Правда, одет он был не лапсердак, а в обычный пиджак.
— Папа, познакомьтесь, это комиссар, тот который прибыл на бронепоезде.
— Очень рад, Самуил Мершевич.
— Сергей Коньков.
— А по отчеству?
— Так я ещё молодой.
— Послушайте старого человека. Вы — большой начальник и уважаемый человек. А значит, вас звать должны, как положено. Люди ведь не зря придумали отчества.
— Тогда Сергей Алексеевич.
И ведь мужик-то прав, подумал я. Я-то общался, в основном, с журналистами и революционерами. У них по именам обращаться принято. Но теперь-то мы выходим на новый уровень. А в народе к этому относятся очень серьезно.
Между тем вышла полня дама и накрыла на стол. Я с любопытством поглядел, чем мы будем закусывать. Сала, конечно не было. Хотя мой друг Миша нормально трескал ветчину. Но в остальном
