похожий на американца, чем на латиноса, Геннадию раньше такие чилийцы, пожалуй, и не попадались. Компания обращалась к нему со звучным почтением — Фобос.
— Свободная кружка есть? — спросил Фобос, ни к кому не обращаясь, в то же мгновение к нему протянулась рука с пустой эмалированной кружкой, на которой был изображен Микки-Маус с округлым красным носом сибирского Деда Мороза.
Фобос налил в кружку немного виски, потом, оценивающе глянув на Москалева, добавил еще. Протянул кружку Геннадию:
— От нашего стола…
В ответ Геннадий кивнул согласно, подсел к компании. Чокнулся со всеми поочередно, сказал:
— Геннадий… Это мое имя.
Фобос кивнул доброжелательно, проговорил негромко, с внезапно проступившей в голосе любопытной хрипотцой:
— Очень редкое имя — Геннадий… Ты не чилиец. Откуда приехал?
— Из России.
— Ого! Далековато тебя занесло!
— Далековато, — согласился Геннадий. — Лучше бы не надо…
— Что, прижало крепко? — Взгляд Фобоса был хотя и цепким, но доброжелательным: Фобос был психологом, и неглупым притом, он все понимал, понял и состояние незнакомого человека, застрявшего на чужом берегу.
— Прижало, — подтвердил Геннадий.
— Если негде жить — пошли с нами, — предложил Фобос. — Если нет хлеба — дадим, если нет курева — найдем.
Геннадий одним глотком опрокинул в себя виски, провел изнанкой ладони по губам. Кукурузная жидкость обожгла желудок.
— В России при отсутствии закуски водку обычно занюхивают мануфактурой — рукавом рубахи, либо… — он поднес к ноздрям ободранные костяшки пальцев, — либо кулаком.
Фобос глянул на него с интересом и согласно наклонил голову.
— Никогда о таком не слышал. Занятно, занятно…
— За приглашение — спасибо. — Геннадий поклонился Фобосу, он уже понял, что за люди появились на пустынном берегу, лица их загорелые, небритые, ведут себя независимо, вольно — это те самые, что сбежали с материка на этот остров, скрылись от наказания. В их рядах должен был быть и недоброй памяти Хуан Корис, но тот спрятался, успел в свое время, выждал, не загудел в тюремные казематы, и теперь стал почтенным, весьма уважаемым гражданином. Хорошо, что в такого гражданина не обратился и Москалев.
— Пойдешь с нами? — улыбка на лице Фобоса по-прежнему была благожелательной.
— Пойду, — сказал Геннадий.
В кружку, уже опустошенную им, налили еще виски, напиток этот у почтенных островитян ценился высоко, стоял на одном уровне с мексиканской текилой; да и чилийская водка писко, которую гнали из лучших фруктов, произраставших на здешней земле, тоже не уступала кукурузному "Джеку Даниэлсу"…
— Пойду, — повторил Москалев спустя несколько минут. Он еще раз обдумал предложение Фобоса и принял его. Другого выхода у него не было — идти-то некуда…
22
Баржа, которую облюбовали островитяне, имела ободранный, ржавый, какой-то могильный вид, — была похожа на набор старых оград заброшенного кладбища, прогнивших до основания, — а вот внутри имела вид обихоженный, жилой, была наполнена вкусными запахами… Судя по всему, здесь наступало время раннего ужина и у островитян имелся свой повар. Очень неплохой, между прочим, повар. Москалев, как опытный капитан, признавал, что власть кока на судне может быть не меньшей, чем власть капитана, и всегда старался подобрать себе хорошего повара.
Хороший повар — это толковая команда, которая не рассыплется при лютом шторме, не струсит в океане, когда неожиданно затихнет главная машина корабля и механики не сумеют наладить ее, не потеряет сознания на экваторе, в раскаленном пекле, когда на железе палубы можно жарить рыбу и мясо, но эту температуру не выдерживают человеческие легкие…
Из каждого обжитого угла баржи неслась музыка, звуки переплетались, рождали в душе сладкую печаль; самыми популярными певцами были конечно же испанцы, первым номером считался Хулио Иглесиас, голос его действовал колдовски, небритые жесткие физиономии делались растерянно мягкими, расслабленными, глаза влажнели.
Рядом с помещением, которое занимал Фобос, имелась просторная чистая каюта — так называемая гостевая, предводитель островитян определил Геннадия в нее.
— Размещайся пока здесь, а дальше посмотрим, — сказал он.
Москалев огляделся. Койка была аккуратно заправлена, — как в армии в пору москалевской молодости, — на тумбочке лежал фонарик, чтобы ночью, в темноте, не столкнуться с каким-нибудь аборигеном и не расколотить себе физиономию о какой-нибудь столб, а под койкой стояли домашние шлепанцы, вызвавшие у Геннадия неверящую улыбку.
Такого он не видел даже в вип-отделении тюрьмы… Опустился на койку, вытянулся так, что захрустели все косточки, устало зевнул и в то же мгновение отключился — уснул.
Сон вблизи воды — тем более океанской, всегда бывает скорым и целебным, человек быстро приходит в себя, трех-четырех часов хватает, чтобы отменно выспаться.
Проснулся Москалев вечером, когда плоские оранжевые лучи солнца пытались вспороть океан, горячими всполохами шарились по берегу, — впрочем, проснулся Геннадий не оттого, что выспался, а от звуков музыки.
Музыка лилась отовсюду — снизу, сбоку, с верхних ярусов баржи, с облаков, была она разная и, как и положено ей, — прекрасная.
У кровати Геннадия стоял чайник с крепким герба-мате, двухсотпятидесятиграммовая фляжка виски, старая оловянная кружка времен Первой мировой войны, на блюдце лежали два бутерброда с жаренным на решетке мясом, накрытые бумажной салфеткой.
— Однако! — удивленно проговорил Геннадий. Больше ничего не сказал — надо было еще понять, что происходит. Может, его перепутали с кем-нибудь?
Он потянулся, сделал гимнастику, не поднимаясь с кровати, — сам разработал щипковые упражнения, и они помогали ему держать организм в сборе, несмотря на все травмы и вывихи, — сунул ноги в тапочки и налил в "кружку кайзера" крепкого чая.
Чай был хорош. Неведомая добрая душа добавила в него мяты и какой-то терпкой тонизирующей травы — причем не сухой, а свежей, недавно сорванной.
Не успел он выпить герба-мате, как в дверь раздался негромкий стук. Стук удивил его: надо же, какие светские правила бытуют в среде несостоявшихся зэков — не светские, а великосветские…
— Пли-из! — выкрикнул Геннадий. Дверь открылась, и он увидел девушку — красивую, с ровной смуглой кожей и улыбкой, от которой было трудно отвести глаза.
— Фобос приглашает вас к себе, — сказала она.
Интересно, что такое Фобос? Явно, не имя, а прозвище, кликуха, как говорят в лагерях России; еще есть очень занятное словечко — "погоняло".
— Сейчас буду.
У Фобоса он спросил, что означает это слово — ведь оно не испанское и, судя по звучанию; не английское, и к местным наречиям тоже не имеет никакого отношения…
— Не знаю, — сказал Фобос. — Что-то связанное с погодой, со спутниками, еще с чем-то. Прозвище возникло в детстве — дал один грамотный мальчишка, которого убили пиночетовцы, и я привык к нему больше, чем к имени. — Он неспешно потянулся, налил Москалеву чая, потом в небольшой стаканчик, какие в России называют
