Вася Пирожок уверенно шевелил своими сильными плечами.
Ребята решили листовками досадить тем, кто соберётся в Краснодоне на новогодний бал.
Был составлен такой текст листовки:
«Смерть вам, немецкие оккупанты, и вам, их лакеи и изменники! Заверяем вас, что вы в последний раз встречаете у нас Новый год! И не только у нас, но и на всём свете. Больше вам не придётся поднимать тост за „освобождение России“. Сначала вас самих освободят от жизни. Красная Армия скоро уж сотрёт вас с лица земли».
Эти листовки до девяти часов вечера 31 декабря были расклеены по городу и на здании школы. Враги буквально осатанели.
После девяти часов Олег возвратился домой. И тут мы решили сами, своей семьёй, проводить старый и встретить Новый год. Стали готовиться к празднику. Олег надел чистую, выглаженную рубашку. Завязывая перед зеркалом свой любимый галстук, он сказал нам:
— Давайте сегодня ни одним словом не вспоминать про этих фашистских дьяволов. Хорошо? Они у меня уже в печёнках сидят! А тебе, бабушка, мы всей семьёй заказываем такой ужин: суп с пшеном, вареники с картошкой, на десерт — жареные семечки. Есть?
Вечером Олег завёл патефон и в паре с дядей Николаем открыл «вечер танцев». Потом взял на руки маленького двоюродного брата Валерия и начал с ним кружиться, а под конец пошёл танцевать со мной.
Олег, как большинство его сверстников, и прежде очень любил танцы. Танцевал он хорошо, легко. Девушкам нравилось танцевать с сыном. Он и меня научил танцам.
В этот памятный вечер мы опять кружились с ним под его любимое танго «Моя недотрога». И он оживлённо напевал слова танца.
Вечер закончился игрой в шахматы. Олег выиграл у дяди Николая партию и заставил его кукарекать.
Всем было весело. О немцах, как условились, не вспомнили ни разу, но они сами всё время напоминали о себе.
По дороге с востока, разбитые на Волге, беспрестанно тащились мимо нашего дома их обозы, были слышны с улицы стук колёс и машин, хриплая ругань отступающих немцев.
Стоял крепкий русский мороз. Снег был глубок…
«Путь твой опасен»
Утром 1 января 1943 года Олег, как обычно, собрался после завтрака из дому.
На дворе трещал тридцатиградусный мороз, всё было в инее, как в серебре. Я попросила Олега одеться потеплее.
Через два часа сын возвратился. Печаль, тяжёлая и гнетущая, застыла в его недавно весёлых глазах. Сердце моё сжалось тревогой. Олег растерянно повёл глазами по комнате и остановил их на мне:
— Беда, мама! Нашу организацию кто-то предал…
Вот оно! Снег вдруг показался мне чёрным. Чтобы не упасть, я прислонилась к двери:
— Предатель среди вас?!
Олег сжал кулаки. Морщина на его лбу резко обозначилась.
— Не знаю, мама, начались уже аресты. Ровенецкая полиция прибыла тоже. Сейчас повели Земнухова. Пока не поздно, надо спасать остальных. Мама, а Серёжа-то Тюленин, вот герой! — слабо улыбнулся Олег. — Он первый узнал об аресте и всех ребят обежал, всех предостерёг…
Молодогвардейцам был дан приказ немедленно выходить группами по три-четыре человека в условленные места и оттуда пробираться на соединение с партизанским отрядом.
— Как только удастся соединиться с партизанами, сейчас же бросимся на выручку товарищам. Во что бы то ни стало освободим их из тюрьмы! А пока что, мама, в дорогу! С собой я беру пятёрку: Тюленина, Борц, Нину и Олю Иванцовых. Да ты не бойся, не бойся, родная моя!
Что было делать? Плакать, биться головой об стену? Не до этого мне было. Скорей, скорей, пока не явилась полиция, проводить сына из дому! Только быстрее, быстрее! — подгоняло меня сердце. — Не теряй ни минуты!
Я начала собирать Олега в дорогу. Вот тёплое бельё, одежда. И тут увидела: Олег достаёт свой комсомольский билет:
— Я возьму его с собой.
— Не надо, сынок! Если тебя поймают, билет тебя погубит. Я спрячу билет так, что его никто, кроме нас с тобой, не достанет. Олег!
Он ответил мне:
— Мама, я всю жизнь слушался тебя и всегда был благодарен за твои советы. Сейчас, прошу тебя, послушай ты меня. Подумай сама, какой из меня будет комсомолец, если я оставлю свой билет дома? Неизвестно ведь, что ждёт меня впереди. Мама, с этим покончено… Ну, бабушка, — по-детски улыбнулся Олег, — ты зашивала когда-то свой партбилет. Значит, опыт у тебя есть. Бабуся, зашей, будь добра, и мой, хорошо? Вот сюда, в пальто. Бланки комсомольских временных билетов я тоже возьму с собой. Это — обязательно!
У меня опустились руки. Я умоляюще посмотрела на бабушку. Она поняла.
— Олежек, — сказала бабушка, — я стара, и ты послушай меня. Путь твой опасен. Ничего не бери с собой. Кто тебе верил, что ты комсомолец, — будет верить всегда. Вернёшься — возьмёшь свой билет и бланки эти… Мы их тут так спрячем — сам Гитлер не найдёт. Давай-ка всё сюда…
— Нет! — отрубил Олег. — Нет и нет! И давайте об этом больше не говорить…
Дрожащими пальцами мама зашила билет в пальто Олега. Несколько бланков комсомольских удостоверений Олег зашил в пальто сам.
Настало время прощаться. Бабушка подошла к Олегу, положила ему руки на плечи:
— Олежек… если поймают тебя и полиция станет говорить, что твоя мать, или бабушка, или дядя Николай арестованы и что они, мол, признались во всём, — не верь, ни одному слову катов не верь!
И бабушка заплакала. Олег крепко обнял её.
— Мама, — сказал он мне, — сожги все бумаги, дневники, тетради с протоколами заседаний… ну и… стихи. Пересмотри все книжки — может, в них остались какие-нибудь записки. Не хочу вас подводить… Бабушка, приёмник отнеси и спрячь получше. Он ещё пригодится нам. Да смотри осторожно всё сделай! Попадёшься с приёмником в лапы к немцам — знаешь, что будет?.. Ну, мама…
Сердце моё остановилось. Уходит сын, единственная надежда… Хотелось прижать его к груди и не пустить от себя. Всё, всё заглушила я в себе, обняла, поцеловала сына, почувствовала на губах его мягкие волосы:
— До свиданья, Олег! Да берегись же там…
Зато, когда мы остались одни, наплакалась и нарыдалась, сколько хотела…
Со своей пятёркой Олег пошёл на хутор Шеверёвку, за семь километров от Краснодона. Переночевали у знакомых. Утром, перед тем как отправиться дальше, выяснилось, что у Сергея Тюленина обувь совершенно сваливается с ног. А мороз всё крепчал. Сергей и Валерия возвратились назад. В Краснодоне они пробрались в свой подвал. Сергей обул сапоги, и они снова пошли на Шеверёвку.
Но в условленном месте,
