время ожидания никогда не было для него мучительным, потому что к тому моменту он напрочь забыл, чего ждал. Он потерял нить своего существования и погрузился в мысли о жизни. И таким образом обрел свою мудрость.
Мудрость приходила ему на помощь, когда он пробирался через кварталы, думая о той горе, о жизни под деревьями. Ему наскучило это путешествие, но он продолжал идти. Наконец лужайки стали шире, а порой между низких пригородных домов не было ничего, кроме деревьев и высокой травы. Он уже слышал странные звуки, издаваемые животными, загадочные крики, которые одновременно манили и пугали. Что, если Винки придется не по душе диким животным? Но даже если в эту ночь его разорвут на мелкие кусочки львы и тигры, он смирится с этим, потому что такова его судьба.
В этот момент исчез из виду свет кухонного окна последнего дома, и в ночной темноте огромные величественные деревья стали смыкаться над головой Винки. Он услышал журчание ручья откуда-то слева и пошел к нему на ощупь сквозь густой, спутанный, сладко пахнущий подлесок.
Выбравшись из деревьев, он оказался на скалистом бережке и в свете луны увидел, как под нависшими деревьями, журча, течет вода. Винки остановился, чтобы немного попить и затем подкрепиться темно-оранжевыми ягодами, которые свисали гроздьями у него над головой. Вкус, который он ощутил, был волной удовольствия, еще никогда не испытанного им, — будто у него во рту взорвались звезды. Он ощущал приятную тяжесть в лапах, его одолело желание заснуть. Винки пришел. Засыпая на покрытом мхом камешке в последние пред-утренние часы, он знал, что у него будет намного больше трех желаний, что они будут постоянно появляться у него, одно за другим, а это означало, что рано или поздно каждое из них сбудется.
Когда Винки проснулся через несколько часов, его охватила дикая, неистовая боль в животе. Он лег на него и начал прижиматься к камням. Всю ночь ему снились какие-то обезглавливания, которые явились кульминационным моментом действий и ощущений, что возникали сами по себе. Лягаясь, он переворачивался до тех пор, пока не оказался в грязи и листве вместо камней, но боль не утихала, и он снова начал прижиматься к земле. У него было такое ощущение, будто сама грязь излучала острую, мучительную боль теплыми волнами, которые теперь накатывали еще быстрее, и он от них отбрыкивался. Это продолжалось все утро и весь день. Когда эти горячие волны превратились в вибрацию, ему показалось, что они превратились в свет. Винки перестал видеть и почувствовал, что все его швы вот-вот разойдутся. Невыносимая боль пронизывала снова и снова и затем начала вылезать из него. Казалось, это будет продолжаться вечно, и теперь то, что было внутри его, было тем же самым, что находилось вне его. Он откинулся на спину, и мучения прекратились.
Винки весь взмок и дрожал. Моргнув, пытался очнуться. Он жалел, что ночью наелся тех ягод, и обернулся, чтобы посмотреть на ужасную кучу, которую он, должно быть, наложил.
Но то была совсем не куча. В траве и листве лежало его дитя.
Все те годы на полке и даже в течение этих двух дней, проведенных на воле, Винки и не надеялся найти такое же существо, как он сам. Но вот он лежал, только меньше и совершенно беспомощный, в толстой шубке из нового меха, и смотрел на себя большого. Значит, все это время это было его самым сокровенным желанием, о котором он даже и не подозревал. И опять же все это время ребенок постепенно рос внутри его, словно жемчужина или бриллиант, появившись из расплывчатого пятна одиночества, под легким давлением опилок Винки.
Журчал ручей. Сонные глаза малютки моргнули и закрылись, издав характерный металлический щелчок, как это получалось у Винки. С закрытыми глазами малыш открыл свой крошечный ротик, и Винки прижал ребенка губами к стертому соску на груди, откуда уже сочились жемчужные капли питательного молока. Пока Винки его кормил, малыш заснул.
Как мечты и истории начинают жить своей жизнью, так ожил и Винки. И как каждый смысл дает начало более глубокому смыслу, так и Винки дал жизнь новому существу. Он держал ребенка на коленях и молча рассматривал окружающий его мир: колышущиеся ветви высоких деревьев, дрожание тысяч ярко-зеленых листьев, по форме напоминающих звезды. Пока Винки наблюдал, ветер усилился, и, хотя листва была еще совсем зеленой, два или три листочка с мягким щелчком оторвались от ветки и стали падать сквозь ветви на землю. Теперь Винки понимал все. Он смотрел на мелкий ручей, в котором, кружась, проплывали мимо водовороты, и перед его глазами пронеслись его желания, одно за другим. В этот момент он понял, что с ним случилось какое-то конечное превращение, еще более примечательное, чем чудо рождения. Что-то происходило с его моргающими стеклянными глазами. Они были мокрыми, и из них текло. Упали капли. Винки плакал.
Темнело. На небе, видневшемся меж деревьев, показались звезды. Слезы Винки бесшумно падали на пушистые щеки малыша, одна за другой. Ребенок проснулся. Он посмотрел вверх, изумляясь тому, откуда падали эти прохладные капли, — влажным, понимающим глазам мамы-папы, и увидел в них отражение миров.
Замечательные жизни
1
Блестящие багровые ягоды, что росли у холма, так и напрашивались в рот, темнея на фоне бледных листьев; и без какой-либо подсказки малышка Винки потянула к себе усыпанные ягодами ветви лозы, срывая ртом самые спелые. Довольный, что его детеныш будет сыт, Винки сам принялся есть. Это был самый обыкновенный летний день.
И все же не было на Земле ничего более необыкновенного, чем эти два существа — оживший Винки и Малышка Винки, его чудо-ребенок, зачатый одиночеством, тоской и обретенной свободой. Никто из людей не видел их дольше одной секунды, и они были единственными представителями своего рода. То, что они пережили зиму на горе, являлось им еще бо́льшим чудом, поскольку Винки приходилось импровизировать все животные инстинкты, начиная от того, где необходимо спать и чем питаться, и заканчивая (что еще более важно) заботой о пушистой малышке, которая всецело зависела от него.
Жуя потихоньку кислые ягоды, Винки не забывал об опасности. Он даже не знал, как долго продлится ее детство, ведь она была его первым ребенком; однако, видя, что она была в два раза меньше него, он догадался, что малышка уже наполовину выросла. Он начал размышлять (как часто этим занимался) о том, в каком направлении пойдет ее жизнь.
