на шею несчастного животного. Пока алан пытался выдернуть застрявший в лошадиных позвонках клинок, Ярополк метнулся в отчаянном рывке — и черный меч вонзился прямо в распахнутый в воинственном крике рот, разом снеся полчерепа. Алан повалился, брызжа кровью и мозгами, тогда как Ярополк, соскочив с гибнущего скакуна, перескочил на аланского коня и, пришпорив его, вновь устремился в самую гущу схватки.
Меж тем мар Ормаз все же развернул согдийцев с тропы и, ломясь сквозь лес, устремился к реке. Почти сразу в уши ему ударили крики и конское ржание — некоторые всадники с разбегу угодили в вырытые по обе стороны тропы волчьи ямы, с утыканным заостренными кольями дном. Впрочем, другие согдийцы прорвались, попутно зарубив несколько десятков славянских лучников, что не успели убраться с дороги хазарского войска. Мар Ормаз вознес хвалу Отцу Величия, Первочеловеку и всем богам светлых эонов, когда перед ними открылась широкая тропа, в конце которой, сквозь редкие деревья, блестела лента реки. «Краснознаменное» войско устремилось туда — и Мар Ормаз едва удержал коня, отчаянно вопя скачущим за ним согдийцам остановиться. Все они оказались на большом обрыве, нависшем над Ворсклой. На другом берегу джавли-бек увидел сражавшихся угров, алан и печенегов, сразу отметив, где его войско может быстро спуститься, чтобы одним ударом обернуть сражение в пользу хазар.
Но тут случилось то, что не могло привидеться в самом жутком из кошмаров.
Обрыв, на котором стояли согдийцы, вдруг содрогнулся, встал на дыбы, словно норовистая лошадь, и со страшным шумом осыпался в воду. Крики и ржание людей, заваленных комьями глины, перекрыл оглушительный рев — и перед взором пораженных согдийцев предстало жуткое чудовище. Словно весь обрыв, поросший кустами и мелкой растительностью ожил, обернувшись безобразным великаном из грязи и глины. Могучие лапищи крушили хребты коням, разрывали на части людей, давя их в ярко-красную кашицу и запихивая в огромный рот. Стрелы и копья не могли сразить это чудовище, живое воплощение самых жутких рассказов «Сокровища Жизни» и «Книги Гигантов» об ужасах Тьмы и Материи . Один лишь мар Ормаз, уцелевший при падении, отважно развернул коня, и, подскочив к чудовищу, что есть сил ударил саблей.
— Отец жизни и Мать живых вознесли Человека из бездны битвы! — вопил он, — Первочеловек сошел в бездну, воевал и бился с царем Темных и силами его!
Его крики сорвался на душераздирающий вопль, когда огромные лапы вырвали хазарина из седла и одним мощным движением разорвали его на две части. Этой жестокой расправы согдийцы не выдержали — поворачивая коней они кинулись в повальное бегство. Некоторые из них утонули в реке, другие же, выбравшись на берег, внесли дополнительную сумятицу в печенежско-аланскую конницу, в слепом страхе рубя всех, не разбирая своих и чужих. Ярополк же, собрав венгерских конников, снова швырнул их в наступление — и враг, наконец, побежал, преследуемый торжествующими победителями. Они догоняли и убивали, убивали и догоняли врагов, покуда не зашло солнце — и из почти двадцатитысячного войска вернулись в Хазарию немногим более шести тысяч.
Огромное чудовище не преследовало никого — что-то неразборчиво бормоча себе под нос, оно продолжало разрывать людские останки, когда его спиной вдруг выскользнула тонкая фигурка. Цепляясь за торчащие из земли корни и глыбы земли, Саломея с величайшей осторожностью спускалась к чудовищу. Вот ее рука коснулась лба твари, стирая одну букву из вырезанной на нем надписи — и голем обрушился в воду грудой глины, ничем не напоминавшей недавнего монстра, словно и сам он был лишь наваждением, кошмарным мороком насланным на хазарские полчища. Саломея с облегчением перевела дух — несмотря на огромные усилия, которых ей стоило создать этого монстра, она ничуть не сожалела о его разрушении. Страшно представить, сколько бед причинил голем, если бы остался в живых, уже отведав крови. К счастью чудовище сделало свое дело — и теперь Три Народа могли праздновать заслуженную победу.
Длань смерти
Чуть больше года прошло с тех пор как франко-лангобардское войско вернуло Марсель христианскому мир — и вот по его улицам уже вновь гарцевали арабские жеребцы. Всадники — арабы и берберы, в белоснежных бурнусах и цветастых халатах, вооруженные длинными копьями, мечами дамасской стели и берберскими флиссами, — недобро поглядывали на жавшихся к стенам испуганных горожан. Многие из них лихорадочно вспоминали, где они были во время жестокой резни мусульман, случившейся во время освобождения города. Немногочисленные же сарацины, пережившие тот погром, напротив шумно приветствовали воинов Ислама.
Наибольший страх и изумление, граничащее со священным благоговением, вызывал тот, кто возглавлял всю эту процессию. Впрочем, поражал горожан не сам всадник, хотя, справедливости ради, он тоже производил впечатление, — статный рыжебородый мужчина, в бурнусе из синего шелка, скрывающем остроконечный шлем и искусно сработанную кольчугу. С пояса его свисала берберская сабля-нимча с рукоятью украшенной золотом и драгоценными камнями. Но изумленные люди больше смотрели на его скакуна — огромного слона с белой кожей и красными глазами. Могучее тело покрывала попона, сотканная из шелка и бархата, расписанного золотыми и серебряными узорами. Огромные бивни украшали насадки с золотыми шариками, а длинный хобот держал шипастую палицу, небрежно помахивая ею из стороны в сторону. Невиданный доселе зверь, с величавой неторопливостью шествующий по главной улице города, вызывал почти священный ужас у горожан и этот же страх распространялся и на его наездника — халифа Магриба и аль-Андалуса Яхьи ибн Йакуба. Над его головой реяло странное знамя, чье древко крепилось к слоновьему седлу: черный стяг с изображением белого рога, в окружении четырех крыльев, с арабскими письменами поверху. И все это шествие неспешно приближалось к мраморному дворцу, окруженному садами и фонтанами. Изящные шпили и минареты ненавязчиво напоминали о недавнем сарацинском владычестве,
