качестве положения Символа веры, но можно считать утверждением нашей надежды в Боге. И это ведет нас дальше, потому что тогда нам придется спросить себя: какое значение имеют богословские расхождения не только в Символе веры, но и в целом в богословии? И ответ, мой ответ, недостойный ответ, богословски, вероятно, неудовлетворительный: мы можем надеяться, надеяться и надеяться, надеяться горячо на спасение всех. Если у нас может разрываться сердце о судьбе человека, то тем более у Бога.
Но тогда встает вопрос: что же имеет значение? Что соединяет нас с Богом настолько, чтобы для нас существовала надежда? Не текст Символа веры, который многие читают без глубокого понимания, а многие вовсе не знают; не утверждения, которые мы находим в книгах, а наша связь с Живым Богом в живой вере, в живом обращении к Нему. Верить – означает быть уверенным в том, что Он существует, но еще означает быть верным Ему в том же самом смысле, в каком мы бываем верными друг другу, преданными друг другу до конца, всем нашим существом, всей нашей жизнью. И если вспомнить высказывание святителя Филарета Московского о том, что перегородки, которые разделяют наши конфессии, не достают до небес, мы это действительно наблюдаем в житиях святых, потому что у восточных и западных святых очень много общего. Профессор Л. А. Зандер[65] написал статью, в которой подмечает общие черты в личности, в учении, в жизни преподобного Серафима Саровского и святого Франциска Ассизского. Ни тот, ни другой не были учеными богословами, но они знали Бога так, что другие приходили к ним и открывали Его для себя, потому что через них сиял свет Божий. Вы, конечно, помните рассказ о том, как Н. А. Мотовилов беседовал с преподобным Серафимом и как Серафим неожиданно явился ему в сиянии света вечности. Мотовилов в ужасе закрыл глаза, а Серафим сказал ему: «Не бойтесь: вы не увидели бы меня таким, если сами не исполнились бы божественным сиянием». Так давайте всматриваться в окружающий мир и видеть свет и радоваться о свете!
Утверждения, которые накапливались на протяжении столетий, свидетельствуют о том, что люди много размышляли, пытались понять и выразить доступными им средствами и понятным языком нашу веру, но помимо этого есть непосредственное знание, которое находится за пределами слов: верность сердца и знание сердца. Когда мы читаем в Евангелии о том, что происходило на Голгофе, кого мы там видим? Христа, распятого на кресте, умирающего ради спасения мира, рядом с Ним – Его Мать, с Ее беспредельной любовью и верой; апостола Иоанна, юного ученика, который любит Христа; в отдалении, в нескольких шагах – женщин, преданно сопровождавших Его во всех странствиях от самой Галилеи. Но где остальные ученики? Они разбежались. Иуда повесился, Петр не смеет смотреть Иисусу в лицо, потому что отрекся от Него, остальные спрятались в доме Иоанна Марка. Они опасались за свою жизнь, потому что их Наставник, как им казалось, потерпел поражение. Только люди сердца остались непоколебимыми в своем единстве со Христом. И это требуется от каждого из нас. Я не пытаюсь из-за того, что сам несведущ в богословии, представить дело так, будто богословие не имеет значения. Имеет! Богословие – попытка понять, познать со все возрастающей глубиной то, что Бог явил о Себе, о мире, о человеке. Но есть другой уровень, уровень подлинной верности и любви, без которых ничего не возможно.
И если вспомнить, что говорили древние писатели о своей вере, то мы увидим: в первую очередь они использовали образ солнца, а солнце – это огонь, к которому нельзя подступиться, который поглотит все, что приблизится к нему, но этот огонь излучает свет, этот огонь излучает тепло. И когда Отцы говорили о Святой Троице, они говорили о Боге как о солнце, о Христе как о свете и о Святом Духе как о согревающем тепле, и это было понятно людям. Когда они пытались описать отношения между лицами Святой Троицы, они тоже старались использовать понятные образы. Есть отрывок у святителя Григория, который цитирует и подробно поясняет В. Н. Лосский. Он говорит: Бог – не арифметическая единица, потому что тогда Он не был бы любовью, Он был бы любовью к Самому Себе и ничего более; Он – не просто двоица, потому что это означает любовь между двумя и безразличие ко всему окружающему миру Бога можно понять как Троицу, потому что в этом случае присутствует Третий. И, продолжает он, глубоко трагично, как в каждое мгновение Одно из Лиц Троицы как бы дает Двоим забыть о Себе, с тем чтобы Двое могли пребывать в полном единении друг с другом. Но потом Третий возвращается в акте любви, и так происходит снова и снова: любовь, которая соглашается не быть, с тем чтобы Двое были в полную меру, и Двое возвращают Третьего в полноту бытия. Эти образы люди сложили в древности, в первые столетия, потому что они отвечали их пониманию. Но со временем все стало сложнее. И в тот момент, когда вмешалась философия, в тот момент, когда мерой вещей стал человеческий разум, возникло разделение между христианами.
Здесь необходимо добавить еще следующее: есть языческие религии. Я уже не раз говорил, что мы живем в мире полумрака: абсолютная ясность знания, видения, которая была до падения, померкла, у нас остались смутные воспоминания, образы, которые возникают и исчезают. Когда мы знакомимся с тем, что языческие религии могут сообщить о Боге, мы склонны с легкостью осуждать это как кощунство, неведение, безумие. Но это – представления людей, которые, бродя в полумраке, напрягают память, что-то вспоминают, но потом обнаруживают провалы в воспоминаниях и пытаются заполнить эти провалы. И время от времени появляется человек, который сообщает нечто решительно подлинное. За полторы тысячи лет до Христа в Египте жил фараон по имени Эхнатон[66]. Он отверг всех идолов и сказал: «Единственный образ Бога – сияющий солнечный диск, но даже этот образ Богу несоразмерен». До революции в Сибири жило племя (я не знаю, что с ним стало потом) с таким сознанием величия и тайны Бога, что оно не имело слова для Бога, отказывалось такое слово придумать. Когда речь заходила о Боге, люди замолкали и поднимали руки к небу, потому что только таким образом могли сообщить о Боге, не делая Его пленником слов, которые неизбежно ограничены и узки.
И вот мы подошли к теме, о которой я собираюсь говорить в следующий раз, к
