прилегла ему на грудь, легко прикоснулась губами к его губам и замерла, не двигаясь, глядя в колодцы его расширенных зрачков.
– Срочно-срочно целуй, – жарко выдохнул мне в рот.
Нетерпеливо обнял мой затылок и дернул к себе, так что наши губы столкнулись. И началось волшебство.
Это был какой-то новый, неведомый мне уровень поцелуя. Один, разделившийся на множество. Множество, соединившееся в одно. Голова кружилась и весь мир вместе с ней. Тело плавилось, сердце стучало. И в висках билась только одна мысль: «Так не бывает. Не со мной».
Я не знаю, кто из нас кого целовал. Кто жадно втягивал в свой рот, чьи губы, чей язык шарил во рту другого, задевая его язык и наслаждаясь этим касанием. Чьи руки нетерпеливо гуляли по чьему телу, стискивали, гладили и снова тискали так, что в голове все время что-то красочно взрывалось.
Кто стонал, пытаясь закусить губы, чтобы это не было так откровенно. И кто смеялся над этими глупыми попытками. Ведь стоны все равно прорывались и, отражаясь от стен, хрустальными брызгами заполняли пространство.
Я почти улетела, когда он снова перевернул меня, нависнув сверху. Впечатался в мое тело, заполняя его до предела, до самой глубины, не оставляя места ничему, кроме себя. Распластывая меня под своим жарким, единственным способным растопить мой холод телом.
Входя в меня в тягучем, томном ритме, от которого я начала дрожать и извиваться, выкрикивая какие-то ругательства и чего-то требуя. И все-таки улетая туда, откуда хочется вернуться только к нему одному, чтобы услышать жаркий шепот, ради которого стоит жить:
– Где же ты была раньше, моя Снежа…
Глава 43
Почему, когда накрывает ощущение счастья, когда от эмоций распирает душу, рот, словно что-то заклеивает и напрочь исчезают слова? Тело раскаляется и вот-вот взорвется невысказанным, а рот немеет… Почему?
Или это только у меня все так по-идиотски?
Я повернулась набок, глядя на пустую подушку рядом – вот куда Эрик ушел? Глянул на меня глазами своими бездонными, так что в животе что-то дрогнуло. Поднялся с постели, натянул джинсы и, молча, вышел за дверь.
Я снова перекатилась на спину и уставилась в потолок – он ведь мне в любви сегодня ночью признался. И не один раз.
Когда просил поцеловать, сказал. И потом шептал нежности, когда я выгибалась от удовольствия в его руках. И когда молчал и просто смотрел так, что кожа мурашками покрывалась, тоже говорил, что любит.
И ждал, что я хоть что-то отвечу. А я ничего не смогла с собой поделать… Идиотка ненормальная. Клиническая сумасшедшая.
В животе начало противно тянуть ощущением подступающей катастрофы. Вот с чего бы? Я ведь ему ничего не должна. Мы просто просыпаемся каждое утро в одной постели. Это ни о чем. А те сладкие воспоминания, что приходят ко мне из прошлого, в прошлом и должны остаться – Эрик мне тоже ничего не должен.
Меня вдруг накрыли отголоски минувшей ночи: навалившаяся тяжесть его тела, мои стоны, вздохи. Его руки на моей коже и его неповторимый запах, который хочется без конца втягивать в себя. И опять зазвучал в ушах шепот, от которого у меня все переворачивалось внутри, и начинало трясти, как в лихорадке.
Чтобы унять нахлынувшее смятение поднялась и пошла в душ, хотя ужасно жаль было смывать с себя запах Эрика.
Стоя под упругими струями, все никак не могла успокоиться, перебирая каждое слово, прозвучавшее недавно. И не прозвучавшее тоже.
Что бы я сказала Эрику, если бы мой рот не заклеился невидимым пластырем, не позволившим произнести хоть звук?
Что я люблю его? Нет, не сказала бы. Потому что это не так. Я не умею любить, отучилась. А может, никогда и не умела.
Что хочу провести с ним рядом остаток жизни, варить ему кофе по утрам и рожать детишек? Тоже мимо.
Что я могла бы ему сказать? Только то, что хочу просыпаться с ним каждое утро в одной постели. Смотреть на его заспанное лицо и прижиматься к жаркому телу. Слушать, как он хрипло шепчет мне слова утреннего приветствия.
Больше ничего, только это. Но это не то, что ему нужно. Почему-то я знала это точно.
Я еще долго стояла под горячими струями, смывающими соленые капли с моего лица, жалея, что не придумано таких технологий, что позволили бы взять и написать свою жизнь заново.
В кухне сидел Сашка и, спокойно откинувшись на стуле, пил чай. Увидев меня в халате и полосатых вязаных носках, усмехнулся:
– Привет, сестренка. Отлично выглядишь – милая такая, уютная. Как на тебя жизнь с Раевским благотворно влияет, еще чуть-чуть и домашним хозяйством начнешь заниматься, как нормальная баба.
– И тебе не хворать, – буркнула я, с грохотом ставя на плиту турку. – Когда свалишь отсюда?
– Я же тебе сказал, мне жить негде. Гостиницы я не люблю. Друзей у меня тут не осталось. Сестра родная к себе в гости не зовет, – он оскалил зубы в улыбке. – Да и тебя кому-то охранять надо.
– Я что, государственная граница, чтобы меня охранять? – задумчиво смотрела на турку, две порции варить или одну. – Эрик где?
– Так уехал, – Сашка развел руками и пакостным голосом добавил, – выскочил из вашей спаленки злой, как черт. Прыгнул в машину и свалил. Не удовлетворила ты его по-женски, а, Снежанка?
– Пошел нахрен.
Я сцепила пальцы и зажмурилась, чтобы не вылить с размаху воду из турки ему на голову. Не факт, что успела бы это сделать, прежде чем он скрутит меня. Но попробовать было бы приятно.
Вот куда этот придурок небритый свалил?
– Снежана, давай спокойно поговорим, а? – Сашка поднялся и теперь возвышался у меня за спиной.
– О чем мне с тобой разговаривать? О том, как ты наших родителей убил?
– Да кто тебе сказал такую фуйню, Снежана? – мне показалось, или в его голосе звучала растерянность.
– Нет, ты, конечно, не сам это сделал. Не твой это уровень – руки пачкать. Но ты ведь знал, что отца собираются убрать. И знал, кто это должен сделать.
Я резко крутнулась и уставилась в его глаза, так похожие на мои – серые, удлиненные к вискам, не похожие ни на мамины, ни на отцовские. Мама говорила, что у ее бабушки были такие глаза.
– Мне плевать, что это случилось с нашим папашей, но вместе с ним погибла мама. И я тебе никогда этого не прощу.
– Это была роковая случайность, – Сашкин голос зазвучал хрипло, словно у него внезапно приключилась острая ангина. – И
