— Преобразователь? — спросила она.
Слуга кивнул. За его спиной другой слуга сопровождал престарелого ардента с бритой головой и длинной бородой, как почти у них всех. Его простая серая одежда была подпоясана коричневым поясом. Они завернули за угол, и Шаллан смутно увидела на другой стороне их силуэты, просочившиеся через хрусталь.
Она шагнула вперед, но тут слуга прочистил горло.
— Вам нужно приобрести разрешение на вход, Ваша Светлость.
— И сколько оно стоит? — с сомнением спросила Шаллан.
— Тысячу сапфировых брумов.
— Так дорого?
— Король содержит множество больниц, а это очень недешево, — извиняющимся тоном сказал слуга. — А Харбрант может предложить только три вида товаров: рыбу, колокольчики и информацию. Первые два трудно назвать уникальными. Но третье… Паланиум — лучшее собрание книг и свитков на Рошаре. В нем больше томов, чем даже в Святом Анклаве Волата. Согласно последним подсчетам в нашем архиве есть почти семьсот тысяч текстов.
У ее отца было ровно восемьдесят семь книг. Шаллан перечитала их все, по несколько раз. Сколько же всего содержится в семистах тысячах? Невероятное количество информации. Она жаждала поглядеть на невидимые полки. Она могла провести месяцы, только читая обложки.
Но не сейчас. Возможно, однажды, когда состояние семьи восстановится — и братья будут в безопасности, — она вернется. Возможно.
Шаллан чувствовала себя, как голодная, которая не может даже притронуться к теплому фруктовому пирогу.
— Где я могу подождать? — спросила она. — Внутри находится одна из моих знакомых.
— В одном из альковов для чтения, — ответил слуга, расслабляясь. Возможно, он боялся, что она устроит скандал. — Там можно сидеть без разрешения. Если захотите, носильщики-паршмены поднимут вас на более высокий уровень.
— Спасибо, — сказала Шаллан, поворачиваясь спиной к Паланиуму. Она опять вернулась в детство, ее заперли в комнате и не разрешали выйти в сад из-за параноидальных страхов отца. — Ее Светлость Джаснах, она все еще в алькове?
— Я могу спросить, — ответил юный мажордом, вводя ее обратно в Вуаль с ее далеким невидимым потолком.
Он поспешил прочь, оставив ее перед дверью в Паланиум.
Она могла вбежать внутрь. Проскользнуть. Нет. Братья вечно дразнили ее, называя робкой. Но ее удержала не робость. Там, несомненно, стража. А скандал разрушит все ее планы и лишит последнего шанса переубедить Джаснах.
Переубедить Джаснах, настоять на своем. Ее чуть не затошнило. Она ненавидела споры и стычки. В юности она чувствовала себя куском изысканного и хрупкого хрусталя, который держат запертым в шкафу — любой может посмотреть, но не дотронуться. Единственная дочь, последнее воспоминание о любимой жене светлорда Давара. Она до сих пор поражалась тому, что именно ей пришлось взять на себя ответственность после… После происшествия… После…
Нахлынули воспоминания. Нан Балат, раненый, в изодранном камзоле. В ее руке длинный серебряный меч, достаточно острый, чтобы резать камни, как воду.
Нет, сказала себе Шаллан, прислоняясь к каменной стене и крепче хватаясь за сумку. Нет. Не думать о прошлом.
Необходимо успокоиться. Пальцы потянулась к сумке, чтобы достать бумагу и карандаш. Однако в это мгновение вернулся слуга.
— Ее Светлость Джаснах Холин действительно заказала альков, — сказал он. — Вы можете подождать ее там.
— Да, я так и сделаю, — сказала Шаллан. — Спасибо.
Слуга подвел ее к темной загородке, внутри которой на крепкой деревянной платформе стояли четыре паршмена. Мажордом и Шаллан тоже встали на платформу, паршмены потянули веревки, перекинутые через шкив где-то наверху, и платформа стала подниматься по каменной шахте. В каждом уголке потолка находилась аметистовая сфера, стоимостью в брум, из которой лился мягкий фиолетовый свет — единственное освещение лифта.
Ей нужен план. Джаснах Холин не из тех людей, которых можно легко переубедить. Шаллан должна удивить ее, потрясти ее.
Они поднялись футов на сорок над полом, когда слуга махнул рукой и паршмены остановили платформу. Шаллан вслед за мажордомом прошла по темному коридору на один из балкончиков, продолжавших Вуаль. Он был круглый, как башенка, с каменной оградой по пояс и деревянными перилами. Занятые альковы светились различными цветами в зависимости от того, какие сферы освещали их; казалось, что они висят над огромной темной пустотой.
В этом алькове находился длинный изогнутый каменный стол, соединявшийся с оградой балкона. Еще был один стул и хрустальная ваза, скорее похожая на кубок. Шаллан кивком поблагодарила слугу и, когда он вышел, вытащила из сумки пригоршню сфер и всыпала в вазу, осветив альков.
Потом вздохнула, уселась и положила на стол сумку. Следует придумать что-нибудь этакое, чем можно убедить Джаснах.
Во-первых, решила она, необходимо очистить рассудок.
Распустив завязки, Шаллан достала из сумки толстую стопку бумаги, набор карандашей разной твердости, кисточки и стальные перья, чернила и акварельные краски. Последним она вытащила небольшой блокнот, переплетенный как манускрипт, — в нем находились рисунки, сделанные во время путешествия на «Удовольствии Ветра».
Очень простые вещи, да, но для нее они стоили намного дороже шкатулки, наполненной сферами. Взяв из пачки верхний лист, она выбрала тонко очиненный угольный карандаш, покатала его между пальцами и закрыла глаза. В воображении возник Харбрант, такой, каким она увидела его сразу после швартовки у пристани. Волны набегают на деревянные столбы, соленый запах, мужчины, карабкающиеся на мачты, весело окликают друг друга. И сам город, взбирающийся по склону холма, дома, стоящие один на другом, ни одного пятнышка неиспользованной земли. Тихо позвякивают далекие колокольчики.
Она открыла глаза и начала рисовать. Пальцы двигалась сами, рисуя широкие линии. Расколотая долина, в которой находится город. Порт. Здесь квадраты для домов, здесь пустота, отмечающая главную улицу, ведущую к Конклаву. Медленно, кусочек за кусочком, она добавляла детали. Тени — окна. Линии, чтобы наполнить улицы. Намеки на людей и повозки, чтобы показать хаотическое движение.
Она читала, как работают скульпторы. Многие берут каменный блок и высекают грубую фигуру, вначале. Потом проходят второй раз, вырезая детали. Потом еще и еще. Так же и в рисовании. Сначала широкие линии, потом детали, еще и еще, вплоть до самых маленьких. Ее никто не учил рисовать — она делала то, что считала правильным.
Под ее пальцами возник город. Она побуждала его появиться, линия за линией, штрих за штрихом. Что бы бы она делала без этого? Напряжение вытекало из тела, текло через кончики пальцев и уходило по карандашу.
Работая, она забывала о времени. Иногда она чувствовала себя так, как если бы впадала в транс, все исчезло. Пальцы, казалось, рисовали сами по себе. И, рисуя, было намного легче думать.
