— Нет, — быстро сказал Эдвард. — Мой друг… болен. Вот почему я зашел к нему. Э… он уже почти засыпал, когда я уходил… поэтому я не смотрел на время. Боюсь, ни один из нас не может быть ценным помощником для вас. Извините.
— Но вы шли домой с дальнего конца Кейтер-стрит? — Питта нелегко было обескуражить.
— Я уже говорил вам, — ответил Эдвард уже более спокойно.
— Вы видели там кого-нибудь еще?
— Нет, насколько я помню. Но я думал о дороге домой и не смотрел по сторонам.
— Естественно. Однако вы заметили бы бегущего человека или двух борющихся людей? Или услышали бы тревожный крик или любой громкий голос?
— Конечно, я бы заметил. Если там и было что-то, это не было чем-то подозрительным. Поздний прохожий вроде меня или что-то в этом роде… В действительности я не помню совсем ничего.
— Адрес?
— Прошу прощения.
— Адрес, откуда вы пришли?
— Я не вижу, каким образом это относится к убийству. Мой друг болен и страдает. Я бы не хотел, чтобы вы приходили к нему. Ваш приход сильно обеспокоит его и только ухудшит течение болезни.
— Понятно. — Питт стоял неподвижно. — Тем не менее я хотел бы это узнать. Он может вспомнить время.
— Что нового вам это даст?
— Если мы установим, когда преступление точно не совершалось, то методом исключения мы сможем вычислить его время довольно точно.
Недолго думая Кэролайн влезла в разговор.
— Одно может быть установлено довольно точно. — Она сразу же привлекла внимание Питта. — Муж пришел сюда сразу после нас, меньше чем пять минут. Если вы пройдетесь пешком отсюда до Кейтер-стрит, то легко вычислите нужное вам время. — Она ожидала с замиранием сердца, примет ли он это.
Питт слегка улыбнулся.
— Точно. Спасибо. — Он взглянул на Шарлотту, затем кивнул головой, давая понять, что уходит. — Всего хорошего.
Инспектор сам открыл дверь и вышел. Они услышали голос Мэддока в холле, а затем — звук закрывающейся передней двери.
— Что за вульгарный молодой человек, — с шумом выдохнула бабушка.
— Настойчивый, — сказала Кэролайн, не подумав. — Но не вульгарный. Если бы его можно было обескуражить уклончивыми ответами, то он никогда бы не раскрыл ни одного дела.
— Кэролайн, я никогда не рассматривала тебя как специалиста по вульгарности, — заявила бабушка с нарастающим гневом. — Но я шокирована тем, что ты можешь рассматривать возможность того, что Эдвард что-то знает о преступлении. Ты позволяешь себе сомневаться в нем!
— Конечно, я не сомневаюсь. — Кэролайн лгала, ее лицо горело. — Я говорила о полиции, не о себе. Вы не можете думать, что у мистера Питта такие же взгляды, как и у меня.
— Я и не думаю. Но также я не думала до сих пор, что у тебя такое же мнение, как и у мистера Питта!
— У нее не такое, бабушка, — перебила Шарлотта. — Она просто указала, что…
— Замолчи, Шарлотта! — сурово приказал Эдвард. — Я запрещаю всем в дальнейшем обсуждать это грязное дело. Подобным разговорам не место в нашем доме… за исключением оказания помощи следствию, что уже было сделано. Шарлотта, если ты не можешь контролировать себя, то должна удалиться в свою комнату.
Шарлотта ничего не сказала. Бабушка снова начала оплакивать общее падение нравов, рост преступности и аморальности.
Кэролайн сидела, рассматривала довольно безобразную фотографию их свадьбы и задавала себе вопрос, почему Эдвард не сказал Питту, где он был. Внутри нее нарастал страх.
В тот день ничего больше не было сказано. Но на следующее утро Кэролайн просматривала счета, сидя за своим рабочим столом в задней комнате, когда в комнату вошла бабушка.
— Кэролайн, что ты подразумеваешь под всем этим?.. Хотя, думаю, я знаю. В конце концов, я имею на это право.
Кэролайн, защищаясь, уклонилась от ответа:
— Боюсь, я не понимаю, о чем вы говорите. — Она только об этом и думала, но сейчас делала вид, что ее мысли заняты лежавшим перед ней счетом от торговца рыбой.
— Тогда ты еще более бессердечна, чем я предполагала. Я говорю об этом полицейском и его непростительном поведении вчера вечером. В мои дни полицейские знали свое место.
— Место инспектора там, где произошло преступление. — Кэролайн устала. Она понимала, что ей не удастся избежать конфронтации, но инстинктивно уходила от нее, подобно тому, как любой человек старается избежать боли.
— В этом доме не было преступления, Кэролайн, за исключением того, что ты предала доброе имя своего мужа.
— То, что вы говорите, — это злобное и абсолютно несправедливое обвинение! — Кэролайн развернулась от стола, продолжая держать карандаш в руке, но держала она его так, как держат нож. — И вы не посмели бы сказать так, если бы мы были не одни и если бы вы не знали, что я не желаю с вами ссориться. На этот раз вы ошиблись! Я определенно пойду на раздор с вами, если вы будете говорить заведомую ложь. Вы слышите меня?
— Ты сердишься потому, что тебя мучает совесть, — злорадствовала бабушка. — Я обязательно скажу это снова, и скажу это перед Эдвардом. Тогда мы посмотрим, кто с кем будет в раздоре.
— Вам это очень нравится? — Кэролайн подалась вперед. — Вам очень хочется расстроить Эдварда и перевернуть его дом вверх дном? Ну что ж, на этот раз я не уступлю вашему шантажу. Вы можете сказать Эдварду все, что хотите. Но я видела, что это не вы защищали его, когда он не захотел сказать полиции, где был! Вы ничего не сделали, кроме того, что обозлили Питта своей никому не нужной грубостью. Как вы думаете, к чему это приведет? Думаете, что напугали его? Вы живете иллюзиями! Это лишь сделает его более подозрительным.
— Подозрительным по отношению к кому? — Бабушка продолжала стоять. Ее тело раскачивалось взад и вперед от ярости. — Ты думаешь, Кэролайн, что Эдвард совершил это? Ты думаешь, он преследовал служанку и задушил ее? Вот о чем ты думаешь? Эдвард знает, о чем ты думаешь?
— Нет, до тех пор, пока вы не скажете ему! И это меня не удивит. И будет причиной еще больших несчастий, которыми мы и так сыты по горло! Неужели смерти Лили вам не достаточно?
— Мне не достаточно?! Мне? Что, ты думаешь, я получу от смерти жалкой, мерзкой служанки? Я всегда ненавидела распущенность, но Бог ей судья.
— Вы старая ханжа! — взорвалась Кэролайн. — Нет ничего более аморального в мире, чем радоваться боли и несчастьям других!
— Ты сама источник всех своих несчастий, Кэролайн. Я не могу освободить тебя от них… хочу я этого или нет. — И, высоко подняв голову, бабушка выплыла из комнаты до того, как Кэролайн смогла ей ответить. Хотя та все равно не могла придумать достойного ответа.
Кэролайн села за стол и сквозь слезы смотрела на счет от торговца рыбой. Она ненавидела раздоры, но эта ссора зрела в ней годами. Ненависть росла в обеих женщинах. Но взрыва, возможно, никогда бы не случилось, если бы не смерть Лили и связанный с этим ужас. Теперь все было сказано и никогда не будет забыто — и, конечно, никогда не будет прощения… со стороны свекрови… даже если сама Кэролайн простит ее.
