дорожные плащи, притаились на телеге, с бесконечным терпением ожидая окончания затянувшегося путешествия. Рядом с телегой механически вышагивал Алексей. Надоедливо кропила морось, глиняная грязь размытой дороги чавкала и липла к сапогам, отягощая и без того усталые ноги. Алексей расчитывал прибыть на место часам к четырем пополудни — пропуская очередной привал. Это было поздновато, но все-таки до ночи оставалось еще время занести в дом небогатый скарб, растопить печь и если не протопить промерзшую за зиму избу, то хотя бы укрыться от дождя и попытаться немного согреться горячим чаем.
В село Ястребье Пряшевской Руси прибыли только в шестом часу. Из-за непогоды казалось, что стремительно смеркается. В надвигавшихся потемках Алексей опознал избу, завел коня во двор, с удовлетворением оглядел неразбитые окна. Мария Сергеевна тяжело, с его помощью, слезла с телеги, и они с захныкавшим Сережкой отправились за ключами к соседям Кляпиным, таким же русским беженцам. Обессиленная Софья Павловна отказалась даже двинуться с места. Впрочем, минут через пятнадцать ей все-таки тоже пришлось, прихрамывая и охая от боли в затекших ногах, брести к соседям вслед за вернувшимся за ней Алексеем. Кляпины, увидев тягостное положение Марии Сергеевны и перемученного Сергуньку, потребовали, чтобы семья осталась у них на ночлег. Сами жившие небогато, страдая от весенней нехватки съестных припасов, они с готовностью собрали на стол всю свою нехитрую хлебно-луковую снедь и радушно потчевали новых соседей.
Привыкшая к ранним подъемам Мария Сергеевна на этот раз, истомленная дорогой и переживаниями, проснулась поздно. Все тело ломило, а в чреве протестующе ворочался ребенок, требуя перемены положения. С кухни раздавались приглушенные голоса Софьи Павловны и Натальи Кляпиной, Сергунька во сне безмятежно разметался на соседнем топчане. Алексея не было: с раннего утра он отправился протапливать заиндевевшую хату и просушивать старые отсыревшие матрасы.
К полудню Мария Сергеевна, преодолевая слабость, присоединилась к мужу и обошла хозяйство. Неказистая снаружи, внутри изба оказалась просторной, с пристроенными сенями и двумя дощатыми сарайчиками. На огороженном дворе выкопан вместительный погреб, поставлен добротный хлев. Возле дома имелся огород, сейчас покрытый густо переплетенными жухлыми стеблями прошлогоднего чертополоха, и небольшой сад с корявыми яблонями. Поодаль одиноко темнел банный сруб, через дорогу торчал журавль деревенского колодца. За садом тянулся усадебный надел земли, а за рекой раскинулись заливные луга для летнего выпаса. Все это было приобретено за весьма умеренную цену, заплаченную из Алексеевых накоплений, сделанных в пору его службы в Иностранном легионе.
Алексей тут же принялся приводить в порядок дом и двор, чему благоприятствовало яркое солнечное утро. Вскоре приковыляла Софья Павловна. Бочком, брезгливо она вошла в дом и заплакала: изба была неуютной, запущенной, со старой, покореженной от сырости, грубо сколоченной деревенской мебелью. Бревенчатые стены — голые, темные. На кухне — огромная, когда-то белёная, а теперь закопченная русская печь. Небольшие печи-лежанки в каждой из жилых светлиц — вовсе не окрашены. Сортир располагался на улице. В доме затхло пахло плесенью. Не верилось, что здесь можно будет когда-нибудь жить.
Зажав двумя перстами нос, Софья Павловна со слезами упрекала зятя: куда, мол, ты привез доверившихся тебе женщин, мы же не крестьянки тебе! Алексей замкнулся в тягостном молчании. При покупке он был уверен, что в его новых владениях имеется все необходимое для жизни. Но ведь и наладить хозяйство вполне возможно — только рукава закатай!
Мария Сергеевна с сожалением глянула на мать и на огорченного мужа, но не стала бросаться к нему со словами поддержки. Теперь, сразу после нападок Софьи Павловны, это могло показаться притворством. Она досадливо прищелкнула пальцами и, превозмогая усталость от недавнего изматывающего путешествия, подняла ободранную метлу и принялась выметать крысиный помет. Алексей участливо подступил к супруге, останавливая, — Мария Сергеевна отстранила его:
— Ничего, Алеш… Я — молодцом!
Алексей глянул с сомнением, но отошел.
Несмотря на недомогание, Мария Сергеевна принялась осваивать искусство растопки печи и готовки в чугунах. Неудивительно, что первые ее щи с драгоценной картошкой и только появившимися крапивой и щавелем были благополучно опрокинуты с ухвата прямо в печи. Алексей, грустно покачав головой, затянул потуже пояс и отправился к соседям раздобыть молока — на обед для Сергуньки и женщин.
На третий день нагрянул местный словацкий чиновник. Не здороваясь, он прошел в дом и довольно бесцеремонно оглядел их зачинавшееся хозяйство. Чиновник тут же известил Алексея о незамедлительно наложенных налогах — Алексей недобро усмехнулся, но промолчал. Мария Сергеевна вопросительно глянула на мужа. Тот еле заметно повел рукой: мол, после переведу. Мария Сергеевна, негодуя на чувство беспомощности из-за языкового барьера, тут же дала себе слово выучить словацкий и чешский языки.
Женщины и Сергунька не сразу начали понимать речь селян, но со временем приспособились к местному говору.
— Они уверяют, что говорят по-русски! — возмущалась Софья Павловна.
Алексей же, владевший польским и к тому же с детства знакомый с западнорусскими наречиями, объяснялся с местными без труда.
Простодушные крестьяне отнеслись к ним в целом доброжелательно: в первые месяцы, не спрашивая платы, снабжали новоприбывших русских молоком и одалживали потихоньку — кто лоханку, кто чугунок, кто вилы. Недостающее Алексей прикупал из оставшихся средств. Стараясь наверстать драгоценное время, он спешил засеять земельный надел. На семена оказалась потрачена значительная часть сбережений. Корову в этот год приобрести так и не удалось, но наличие в хозяйстве коня позволяло подрабатывать на пахоте в соседних селах. В своем собственном селе они были приняты в крестьянское сообщество и, по общинному закону, Алексей участвовал в поочередном совместном вспахивании чьих-нибудь наделов.
* * *
Вспахал Алексей и надел Дарьи, поселившейся в соседнем — за десять километров — селе Осиновка. Негодующая Дарья, осознав тщетность своих надежд — в связи с приездом Алексеевой семьи, яростно забранилась и погнала его. Не дослушав, Алексей развернул коня и отправился в поле, поманив с собой сына Степана.
Во время пахоты мальчик уверенно вел коня под уздцы, в конце борозды вопросительно взглядывая на отца, — тот указывал следующую. Алексей одобрительно поглядывал на ладного, расторопного парнишку с выгоревшей на солнце русой головой. По сравнению с этим неприхотливым и ловким хлопцем тонкокостный Сергунька выглядел капризным баловнем, барским дитятей. Через день Алексей приехал боронить и заодно завез Дарье семенного картофеля для посадки — та, завидев его, поджала губы и не проронила ни слова. Окончив работу, Алексей зашел в избу, вымыл руки, зачерпнув, испил воды и, подвешивая на гвоздик ковшик, негромко произнес:
— Вот что, Дарья… Надеяться тебе не на что — это я еще когда сказал… За сыном — не брошу,
