кучу хвороста. Она сухая, сразу загорится. А туда высыпем все патроны — те, что еще в ящике остались. Их там много — они весь день стрелять будут. В костры бросим по гранате, а сами деру, домой, в деревню…
Идея Тольке понравилась. Когда все было готово и куча сухого хвороста ярко запылала, ребята отбежали к оврагу.
— Смотри, как красиво горит!
Бах-бах-бах!.. — начали рваться патроны.
— Идем, — потянул друга за рукав Митька.
— Постой, поглядим, как граната даст…
Но тут, совершенно неожиданно, со стороны Цыганской долины раздалась вдруг длинная пулеметная очередь и над головами замерших от испуга ребят с визгом понеслись пули.
— Я так и знал, что фрицы придут! — прошептал побледневший Митька.
В одном из костров в этот момент взорвалась граната, и пулемет с новой силой начал поливать лес. Потом затарахтели и автоматные очереди.
— Айда по оврагу к речке, — почему-то шепотом сказал Митька дрожавшему от страха Тольке.
Пригибаясь к земле, спотыкаясь и падая, друзья побежали по дну глубокого оврага. Благополучно добежав до берега речки, они остановились, чтобы перевести дух.
— Черный ты, как негр. И я, наверно, не лучше. Давай умоемся, — предложил Митька.
— Мою черноту не смоешь. Это не грязь, Митя. Это при контузии меня порохом обдало, вот я и почернел, — объяснил немного успокоившийся Толька.
Однако после усердного полоскания в холодной воде следы Толькиной контузии все же исчезли и, кажется, навсегда.
— Ну, теперь по домам, и никому ни слова, что это мы так фрицев всполошили! Обещаешь? — строго спросил Митька.
— Честное пионерское! — поклялся Толька.
Когда друзья добрались до деревни, многие жители ее, опасливо прижимаясь к избам, вглядывались в сторону Цыганской долины, откуда все еще доносились выстрелы. Смотрели туда и трое вооруженных гитлеровцев, стоявших на карауле у школы.
Возле маленькой избенки, против Толькиного дома, тоже собралась небольшая группа сельчан. Когда ребята подошли поближе, они услышали, как дядя Максим громко сказал:
— А смелые все-таки партизаны. Среди бела дня фрицам бой устроили!
Друзья весело переглянулись.
— Знали бы они, что там за партизаны были, — тихонько прошептал Толька и хихикнул.
— Ох, и всыпали бы нам — дальше некуда!.. Ну ладно, пока. Я завтра приду на речку. Ты тоже с утра приходи, да голубей своих пару принеси. Я их возьму к себе на всякий случай, может что сообщить надо будет.
— Обязательно принесу, — пообещал Толька.
У ворот Тольку встретила бабка Алена.
— Ты где болтаешься, паршивец этакий!.. — набросилась она на него. — Не слышишь, что ли, что немцы с партизанами уже два часа воюют, с пушек бьют, аж лес трясется. Убьет еще тебя, сопливый, или калекой навек останешься! — И бабка в сердцах дала Тольке увесистый подзатыльник и погнала в избу. Но что значил этот подзатыльник в сравнении с той сумятицей, которая поднялась у фашистов!
Забираясь на печку, Толька, очень довольный, подумал: «Вот так наделали переполоху! Все фрицы от страха трясутся… А бабка кричит — из пушек бьют. Вот глупая! Не может различить, где пушка, а где граната…»
Тольке казалось, что после всех треволнений сегодняшнего дня он и вовсе не сможет заснуть. Но усталость взяла свое, и, пригревшись на печке, он вскоре сладко захрапел, продолжая и во сне довольно улыбаться.
А Митька, расставшись с другом, бросился бегом через огороды. Пробежав метров триста по большаку, он оглянулся и юркнул в густой кустарник. А
когда убедился, что никто его не видит, широкими шагами напрямик направился домой, к землянке.
Было жарко, Митька спустился в глубокий овраг, по дну которого бежал холодный ручей, лег животом на землю, меж камней, и, прильнув губами к воде, пил долго и жадно. Потом встал, отряхнулся и вскарабкался на крутой склон оврага. Оттуда он увидел вьющийся над землянкой дымок. Озорно засвистев, Митька помчался, как ветер. Вот уже слышен знакомый скрип качелей. Уступив просьбам внука, Егор Николаевич и возле землянки соорудил качели, доставлявшие немало удовольствия не только Митьке, но и Федьке.
Вот и сейчас, в ожидании хозяина, Федька тихонько раскачивался на доске. Завидев Митьку, он кубарем скатился на землю и побежал навстречу. Егор Николаевич сидел у костра и помешивал в котле большой деревянной ложкой.
— Все сделал, дедушка! — закричал Митька. — Отдал прямо в руки Дроздову. Ох, и обрадовался он!.. Велел тебе кланяться.
— Молодец, Митюха!
… В подвешенном над костром котле варилась видно очень вкусная похлебка, аппетитный запах которой приятно щекотал нос. Федька сидел между корнями толстой ели, развалившись, как в кресле, и облизывался, поглядывая на котел. Шанго прилег рядом с Митькой и то и дело щелкал зубами — ловил надоедавших ему комаров. Егор Николаевич улегся на сухом мху. Попыхивая своей неизменной трубкой, он спросил у внука:
— Так, говоришь, какие-то партизаны с немцами у Цыганской долины бой устроили?..
Как-то стыдно было врать деду. Митьке очень хотелось признаться, что никаких партизан не было и что весь этот переполох устроили они с Толькой. Но, вспомнив о том, что он и его друг дали честное пионерское слово молчать, Митька удержался и, потупив глаза, неуверенно ответил:
— Так в Сорокине говорили. Я слышал..
Дед что-то проворчал, потом вынул трубку изо рта, сплюнул и проговорил:
— Чудеса!.. И что им понадобилось средь бела дня под самой деревней палить? Ну да ладно, Митюшка. Сходишь завтра, узнаешь толком, что там было, а теперь обедать давай, еда уж поспела.
Когда с похлебкой было покончено и Федька принялся катать по земле пустой котел, старательно вылизывая его, Митька спустился в землянку и улегся спать. Немного погодя на нары, покряхтывая, забрался и Егор Николаевич. Вскоре оба мирно похрапывали.
А вокруг землянки в этот не по-летнему темный вечер бродили два бдительных сторожа — Федька и Шанго.
Ночью Митька внезапно проснулся. Негромко, но настойчиво лаял Шанго. Егор Николаевич быстро слез с нар, натянул старые валенки и вышел наружу.
— Ты что, милый, на своих лаешь? Тихо, тихо… — донесся до Митьки спокойный голос деда.
С Митьки сон как рукой сняло. Интересно, кто бы это мог быть? Он тихонько слез с нар и, подобравшись к открытой двери, увидел, что дед разговаривает с какими-то вооруженными людьми. Слов Митька разобрать не мог — лесник говорил тихо, показывая рукой в сторону железной дороги.
«Партизаны! — подумал Митька, глядя на ночных гостей. — С головы до ног в оружии!..»
Незнакомцы закурили, угостив и лесника махоркой. Потом поправили заплечные мешки, нагруженные чем-то тяжелым, пожали деду руку и ушли.
Егор Николаевич постоял еще немного, повернулся и направился к землянке. Митька, отпрянув
