в то же время мы знаем мирискусничество как мировоззрение – отнюдь не уклон к художественной консервативности, а напротив последовательное принятие всех находок и соблазнов новаторства. Влюбленность в прошлое никогда не мешала мирискусникам увлекаться, хоть и не заразиться, “современностью”, вплоть до крайностей самой злободневной моды”[175].
Именно в период существования “Мира искусства” расцветает талант Бенуа как книжного иллюстратора. Главной темой книжной графики Бенуа стал Петербург, его история, ее отражение в поэзии, литературе, архитектуре. Именно в это время Бенуа начинает свою работу над иллюстрациями к “Медному Всаднику” Пушкина, создает серию акварелей “Летний сад при Петре Великом”, “Елизавета Петровна изволит прогуливаться по улицам Петербурга”, “Фонтанка при Екатерине II”.
Все эти работы были приурочены к 200-летию основания Петербурга, в связи с чем Бенуа получает разрешение работать в царских резиденциях под Петербургом. Здесь он пишет виды Петергофа, Ораниенбаума, Павловска, собирает материалы о дворцово-парковых ансамблях, которые он публикует в “Мире искусства” и “Художественных сокровищах России”. Он участвует в иллюстрировании книги Н. И. Кутепова “Царская и императорская охота на Руси” (1902), “Последний из Могикан” Фенимора Купера (1904), “Азбука в картинках” (1904), где он широко использует для иллюстрации детских сказок сцены театра и народного балагана.
Но главная тема книжной графики Бенуа была поэзия и проза А. С. Пушкина. Первым подходом к пушкинскому наследию были иллюстрации к “Дубровскому”. Он иллюстрирует также “Капитанскую дочку” (1904). И, наконец, в 1903 году он создает 33 иллюстраций к “Медному всаднику”, которые были напечатаны в “Мире искусства” (1904, № 1). В последующем он создает новые многочисленные иллюстрации к этому произведению Пушкина – вариант 1905, 1916, 1918, 1921, 1923 года.
Бенуа выполняет рисунки к “Медному Всаднику” тушью, иллюстрируя текст строфа за строфой. Так возникают иллюстрации к введению: виды Петербурга, Пушкин читает своим друзьям и т. д. Бенуа создает визуальный контекст поэмы, изображая сцены наводнения, Евгения на мраморном льве, встречу героя с “Медным всадником”, гибель Евгения.
“Медный всадник” Бенуа открывает начало “мирискуснической” книжной графики. Это начало было блестяще поддержано и развито другими художниками, в частности Е. Лансере, М. Добужинским.
Огромную роль Бенуа сыграл как историк русского искусства. Трудно сказать, что он знал лучше – западное или русское искусство. Первое его занимало, скорее, как художественного критика. О выставках живописи в Париже, Берлине или Лондоне он писал постоянно и с глубоким интересом относился ко всем новым направлениям и именам в западном искусстве. Русское же искусство было для него предметом академических занятий, предметом исследования, анализа и обобщения. Уже в 1901 году он публикует первую часть своей книги “История русской живописи в ХIX веке” в качестве приложения к русскому переводу книги Р. Мутнера “История живописи в ХIX веке”. Вторая часть этой книги выходит в издательстве “Знание” в 1902 году. Это было, по сути дела, первое систематическое исследование развития русского искусства ХVIII – ХХ столетий.
Книга Бенуа получила высокую оценку. С. Дягилев опубликовал чрезвычайно положительный отзыв на эту книгу в журнале “Мир искусства” (№ 11 за 1902), где он отмечал, что Бенуа первым “расчистил авгиевы конюшни нашей живописи и дал руководящую нить, с которой не рискуешь сбиться с настоящего пути”. Очевидно, эта оценка дала основание самому Бенуа считать, что в этой книге он “создал нечто, что в данной области останется чем-то вроде основы, что я поставил известные вехи и расчистил многие заросшие плевелами пространства”. Правда, сегодня нельзя не видеть, что эта книга не лишена известных противоречий и субъективных оценок.
В частности, Бенуа, быть может, слишком сурово оценил религиозную живопись В. Васнецова и М. Нестерова. И вместе с тем, эта книга оказала огромное воздействие на современников. Так, например, оценивал книгу Бенуа художник-график Николай Кузьмин. “Книга Бенуа оставила во мне след неизгладимый… И теперь, когда прошло более полувека, я вижу, что многие характеристики Бенуа остаются бесспорными. Он указал на высокое мастерство русских портретистов ХVIII века, он, можно сказать, открыл нам Венецианова и убедительно показал нам значение венецианской школы. Он раскрыл нам величие подвига Александра Иванова и его трагической судьбы. Восторженные страницы в “Истории русской живописи” посвящены Сурикову и Левитану, благожелательным напутствием отмечены первые шаги еще молодых художников Серова, Врубеля, Коровина, Сомова, Малявина”[176].
Даже М. В. Нестеров, который был обижен на Бенуа за В. Васнецова, вынужден был признать, что книга Бенуа, хотя и субъективна в некоторых ее частях, но по сути дела талантлива и верна. “Я не защищаю Бенуа безусловно, – писал он А. А. Турыгину, – я со многими его взглядами не согласен, но я вижу, что книга написана с полной отчетливостью и не есть невежественная компиляция или сонно-равнодушная лекция ожиревшего профессора-специалиста. Книга Бенуа – жестокая книга, прекрасная книга, и появление ее надо приветствовать…”[177].
Особая заслуга Бенуа – историка и искусствоведа заключается в том, что он сохранил сведения об истории возникновения и развития “Мира искусства”. Отдельные оценки и характеристики содержатся в мемуарных статьях о художниках, связанных с “Миром искусства”. В статье “Искусство Остроумовой” он дает следующую оценку этого направления в русском искусстве на рубеже веков. “Творчество Остроумовой может служить одним из самых ярких направлений “Мира искусства” – того “направления без направления”, которое будет считаться характерным для искусства, непосредственно следовавшего за направлением передвижников и современной ярмарке суеты назойливо шумливых и пестрых доктрин. Прежде чем окунуться в этот омут фразеологий и формул, прежде чем предаться воздействию всевозможных внушений, художественная жизнь в России в своих эмоциональных и в своих экспансивных творческих излияниях, по примеру других счастливых эпох, не ведающих засушивающего эстетизма, разрешила себе быть наивной, и целая группа художников, из которых каждый по-своему подходил к задаче, сомкнулись в кружок, объединенных одинаковостью своего принципиального отношения к жизни и творчеству, отношения, которое все было проникнуто непосредственностью. Сейчас под мирискусничеством дилетанствующие знатоки и критики склонны подразумевать лукавых стилизаторов, искушенных гурманов пассеизма, ломак-прелестников. Но не таковым является “Мир искусства” в своей основе, не это могло соединить под одним знаменем Врубеля и Левитана, Серова и Сомова. Напротив, их соединил этот культ непосредственности, радость от “познания подлинного” посредством отдачи себя всецело подсказке интуиции”[178].
Здесь, как мы видим, Бенуа ставит перед собой полемические цели, он опровергает представления о “Мире искусстве” как культе стилизации и исторической ретроспекции. Но он еще не раскрывает художественной и эстетической программы объединения. Через несколько лет, в 1928 году он издает замечательную, хотя и небольшую по объему книгу “Возникновение “Мира искусства”, в которой он дает краткую, но исключительно
