долговременного и притом практического изучения для всякого церковного деятеля и христианина. Мы можем коснуться ее теперь только в нескольких беглых и слабых чертах.
Это был человек преимущественно живого практического направления, у которого мысль и дело не расходились, который не мог успокоиться на одних идеях, как большая часть передовых людей его времени, вполне удовлетворявшаяся не только идеями, а иногда просто одними ходячими тогда модными фразами, но неудержимо стремился воплотить эти идеи в живой практике.
Направления этого не могла ослабить в нем ин тогдашняя семинарская наука, отличавшаяся схоластическими отвлеченностями и совершенно чуждая народности, ни усиленный аскетизм, которому он предавался и который менее живую натуру легко мог замкнуть в религиозном эгоизме, отчуждении от всего внешнего и в исключительных заботах об одном собственном духовном благе и вечном спасении.
Своим богословским знаниям он сумел придать глубокую жизненность и народность, сумел соединить свой аскетизм с замечательной практической деятельностью, строжайшую мораль по монастырским правилам с живым пониманием всех человеческих слабостей и любовным к ним снисхождением, высокий нравственный идеал с требованиями действительной жизни и ее разными случайностями.
Образ его, каким его рисует перед нами его житие, от этого в высшей степени человечен, а оставшиеся после него творения по своей жизненности и популярности представляют образец христианского нравоучения, равный которому мы едва ли найдем в нашей церковной литературе.
Сын бедного и многодетного дьячка Новгородской епархии, оставшийся сиротой с самого младенчества, он рано вытерпел все невзгоды нищего и голодного люда и практически познакомился с жизнью бедного простонародья. Мать едва не отдала его в работники к одному ямщику, и только старший брат его, бедный причетник, заступился за него, оставил при семье, дал возможность выучиться грамоте, потом включил его на последние свои крохи в Новгородскую семинарию. Но крох этих было немного у брата-благодетеля. Дома 14-летний Тимофей (мирское имя святителя Тихона) должен был зарабатывать хлеб, нанимаясь в поденщики к богатому мужику; в семинарии нанимался у огородников копать гряды, пока не попал в благодетельную бурсу. Но и в бурсе житье было очень бедно, давали только хлеб и приют. Он должен был лишать себя половины казенной порции этого хлеба, чтобы, продав накопленные таким образом куски его, купить себе на вырученные деньги свечку для занятий. Товарищи смеялись над его драными лаптями, и, найдя их под койкой, начнут, бывало, ими махать на него с припевом: «Величаем тя!» Но и эти лапти были слишком роскошной для него обувью, так что он старался обходиться и без них.
Так прошли все годы семинарского курса. Затем в жизни его, как лучшего воспитанника, следовали учительство и монашество, к которому он всегда чувствовал внутреннее призвание, и обычные передвижки по учительским и монашеским степеням до архимандритства и семинарской ректуры (в Тверской семинарии). Он стал иметь достаток, мог вызвать к себе на житие бедную сестру, которая доселе кормилась в Короцке поденной работой, нанимаясь у обывателей мыть полы. Но, поднявшись на такую служебную высоту, молодой архимандрит не забыл, как другие его собратья, своей прежней жизни, остался таким же, каким был в семинарии, человеком простым, другом народа, горячо симпатизирующим жизни бедных простолюдинов, прибежищем всех голодных и холодных. Его шесть книг «об истинном христианстве», которые остались памятником его богословского преподавания в Тверской семинарии, показывают, что его прямой, здравый и практический ум не был порабощен и испорчен господствовавшей тогда в богословии схоластикой, не приучился к пустой игре в одну диалектику. Каждая страница этих книг свидетельствует, что он менее всего склонен был показывать разные фокусы богословской диалектики и всегда имел в виду лишь выяснить взятую для изучения богословскую мысль по разуму Православной Церкви, выяснить как можно короче, доступнее для всех, даже самых простых слушателей, и, кроме того, сделать эту мысль началом для их жизни и деятельности. Следы такого направления богословской науки мы замечаем у всех ученых великороссов того времени, старавшихся оживить богословие после вредного для него влияния мертвящего духа киевской схоластики; но никто в этом случае не превзошел еще св. Тихона. Замечательно, что, имея в виду религиозное образование народа, он едва ли не первый из наших церковных деятелей пришел к мысли о необходимости перевести Священное Писание на общедоступный русский язык и даже приступил к этому труду, но скоро оставил его, убоявшись соблазна для тех, которые привыкли к славянскому переводу.
Великороссы только лишь начали тогда подниматься на высшие церковные места. Димитрий Сеченов, общий их покровитель, заметил Тихона и в 1761 году сделал его своим викарием.
Смиренный архимандрит не думал попасть на высокий пост епископства – мечтой его было выстроить себе скромную келью в монастыре и уединиться в ней для аскетических подвигов, отказавшись и от тех должностей, какие он нес по управлению семинарией в монастыре. Он со слезами расстался со своею тверской) братиею и поехал в Петербург, на посвящение.
В Новгороде его с немалым смущением ждали его товарищи, которые некогда смеялись над его нищетой, а теперь, будучи на разных церковных местах, вдруг попали к нему под начальство, со смущением ждала также облагодетельствованная им сестра.
Но когда он прибыл, все увидели, что он нимало не изменился от почестей, остался тем же простым и незлобивым. На епископстве его заметила сама Екатерина, тогда озабоченная замещением важнейших иерархических должностей новыми людьми из великороссов ввиду готовившихся церковных реформ; и на другой же год по восшествии своем на Российский престол указала дать ему самостоятельную епископскую кафедру в Воронеже.
Первой его заботой здесь было завести училищные курсы для бедных детей духовенства, образовать само духовенство, поднять его из унижения, в каком оно находилось в этом диком крае, и возвысить уровень его нравственного развития.
Это был в высшей степени добрый и общедоступный архиерей, совершенно чуждый вельможного духа, успевший связать себя с духовенством какими-то сердечными, почти семейными узами. Он первый из наших иерархов требовал от своих консистористов и других епархиальных чинов, чтобы они уважали духовное лицо как служителя храма Божиего и в самых судных делах обращались со священнослужителями с подобающим почтением. Задолго до правительственных указов, старавшихся смягчить суровый характер епархиальной администрации, в Воронежской епархии уже вовсе не слышно было о прежних суровых и унизительных наказаниях духовенства.
Святитель Тихон относился к духовенству не как владыка, а как старший брат, разделяющий с ним интересы одного и того же священного служения; в самих наказаниях виновным священнослужителям сквозь начальственные распоряжения видим глубоко человечное любовное отношение к павшему собрату. Есть предания, как, лишив недостойного священнослужителя места, добрый святитель потом делался постоянным
